Особенно,... 
108 
Часы показывали двадцать минут седьмого. Лиа, не спавшая всю ночь, наверняка спит сейчас как сурок. Анетт, наверное, тоже, ведь она совсем недавно сидела вместе с ней на кухне. Оставалась только Джинни.
Кэролайн вспомнилось, как в шестнадцать лет она однажды вела себя настолько безобразно, что Джинни некоторое время ее будто не замечала. Тогда она хотела извиниться перед матерью, но не знала, как это сделать, и вызвалась выполнять разные поручения. Предложила сводить Анетт и Лиа в кино, предложила встретить отца на железнодорожном вокзале. Все это не помогло, тогда она в конце концов пробралась под утро в спальню Джинни и просидела на кровати, пока та не проснулась. Они не разговаривали, Джинни просто дотронулась до ее руки и улыбнулась, и это решило дело.
И вот сейчас Кэролайн тихонько вышла из кухни и бесшумно поднялась по лестнице. Остановившись у двери спальни Джинни, она постучала. Джинни не ответила. Тогда Кэролайн повернула ручку и вошла в комнату. Мать спала и бьша такой умиротворенной, что на мгновение Кэролайн замерла в дверях. Трудно даже представить, что означал вчерашний день для ее матери. Если даже для нее самой это был особенный, запоминающийся день — она впервые видела и слышала, как мать плачет и смеется, повышает голос, говорит о любви и страсти, — то для Джинни он, конечно же, был еще важнее. Облегчать душу вообще нелегкое занятие, а вг возрасте Джинни — особенно.
Однако сейчас, когда Джинни лежала в кровати и с ее лица ушли тревоги и заботы, она казалась почти молодой, даже счастливой, только странно неподвижной. Со смутным беспокойством Кэролайн тихо подошла к кровати. Вблизи лицо матери выглядело безмятежным, глаза были закрыты, губы сложились в легкую улыбку. Но кожа бьша слишком бледной и какой-то прозрачной.
— Мама? — шепотом позвала Кэролайн и с замиранием сердца коснулась руки матери. Рука бьша холодной. Щека тоже. Она робко дотронулась до ее волос. Коротко подстриженные волосы Джинни лежали, как всегда, безупречно — подходящая прическа что для этого мира, что для иного. Высокие скулы, четкая линия подбородка… Даже в этой алебастровой неподвижности Джинни оставалась прекрасной женщиной.
Глаза Кэролайн наполнились слезами. Она присела на край кровати и взяла холодную руку матери в свою. — Ах, мама, — заплакала она, — как ты могла! Это было так несправедливо! Впервые в жизни Джинни по-настоящему принадлежала своим дочерям! Вчерашний день должен был стать началом, а не концом!
Беспокойство, которое привело Кэролайн сюда, вернулось. Охваченная глубокой скорбью, она прошептала:
— Прости, мама, мне нужно было так много тебе сказать… Я бьша гордой и упрямой, воображала, что вижу тебя насквозь, но это оказалось не так, и я разозлилась! — Кэролайн всхлипнула, держа руку матери в своих руках. — Мама, проснись, нам нужно поговорить. — Она судорожно вздохнула, вытерла слезы, наклонив лицо к плечу, но глаза тут же снова наполнились слезами. — Мы никогда с тобой не разговаривали по-настоящему, в этом моя вина. Я давно не ребенок, должна бьша понимать, что к чему, но я повела себя точно так же, как ты, — отдалилась, потому что так было легче. Не знать и не видеть — всегда проще. О Господи… — Кэролайн застонала, ее тело содрогнулось от рыданий.
— Кэролайн? — окликнула в дверях Лиа. — Что случилось?
Прижимая к себе руку Джинни, Кэролайн качнулась на кровати и услышала у себя за спиной резкий вдох и короткий вскрик. Лиа обняла ее за плечи, Кэролайн прильнула к сестре и, не сдерживаясь, заплакала.
—Это несправедливо! — Кэролайн готова была кричать от бессилия, больше всего на свете ей хотелось повернуть время вспять. — Мы еще так много не успели сказать друг
другу…
—Да, я знаю, — кивнула Лиа. — Вчерашний разговор был только началом.
—Или предвестником, — сказала от дверей Анетт. Ее голос дрожал. Бледная как полотно, она подошла к сестрам — глаза расширены, на ресницах блестят слезы. Она не сводила
застывшего взгляда с Джинни. — Наверное, это сердце.
— Но врачи сказали, что у нее все в порядке, — возразила Лиа.
— Сначала так оно и было, Жан-Поль узнавал по моей просьбе. Но после этого она снова обращалась к врачам, и электрокардиограмма показала нарушения.
— Но она ни словом не обмолвилась! — ахнула Лиа. — Как она могла утаить это от нас?!
— Может, она не желала признавать правду. Ей выписали лекарство, но, возможно, она не стала его принимать, — предположила Анетт.
108 
