25 
– Хм… – нашёлся кульдей. – Ну вот представь, есть ёж, он колючий, и он ловит мышей. А есть вонючий хорь, он тоже их ловит. А это кот. Он мышей приносит… в постель.
– И не воняет? – уточнил Жедан.
– Когда как. Не, не пахнет, зверь чистоплотный и ласковый, – ответил Ултен.
– Дядя! Купи мне! Только чтобы мышей в постель не приносил, – взмолилась Затея.
А Ултен, опорожнив ковш, таки довёл песню до конца:
- Отдам коту свою еду,
- Свои печаль и радость.
- И так вдвоем в ладу живем:
- Монаху друг не в тягость.
– Нехорошо! – возмутился Ловчан. – Кот монаху друг? Лучше бы ты, Ултен, себе подругу завёл.
– Сам сочинил? – не понял Розмич.
– Только что, – ответил довольный грубой шуткой Ловчан, хотя так и не успел после обряда вернуть себе прежнюю бодрость духа.
– Ага! – признался изрядно захмелевший Ултен, польщённый всеобщим вниманием.
…Несмотря на усталость и хмель, спать никто не собирался. Только Затея ближе к утру прижалась щекой к Жеданову плечу. Остальные продолжали шутить и петь, пока не обнаружили в бочонке дно. За вторым бочонком не полезли. Кормщик и вовсе – с середины ночи на воду перешел.
Когда небо просветлело, на душе стало чуть радостней. Правда, ненадолго.
Отбежавший до ветру Ловчан обнаружил в ельнике трупы прочих бьярмов, тех, кого порубили в самом начале. Соплеменники уложили их на мягкую подстилку из срубленных еловых веток, готовились переправить в своё селенье. В отличие от словен, коих ободрали до нитки, этих клали с почестями – даже руки особым образом сложили.
Ловчан не постеснялся выказать мертвякам ещё одну «почесть»: в некоторых селеньях верят, будто словенская моча до того целебна, что вместо живой воды использовать можно. Дружинник не знал, врут или правда, но выяснил – на бьярмов не действует, даже если прицельно в рот лить.
Возвратившись к костру, поспешил поделиться новым знанием с соратниками. Тут-то и началось…
Ултен вскочил. С третьего раза, но всё-таки. Обвёл стоянку хмельным взглядом, икнул так, что с ближней ели ворона упала, и спросил:
– А этих-то когда хоронить будем?
Ответ застал священника врасплох.
– Никогда, – сказал Розмич бесцветно.
– Вон, вороньё похоронит, – кивнул Ловчан. – Если раньше ча́ек поспеет.
Вкупе с «рогатой» рыжей бородой вылезающие из орбит глаза выглядели особенно впечатляюще.
Первой хихикнула Затея. Спустя мгновенье земля содрогнулась от дружного мужского хохота. Розмич гоготал, задрав голову к небу. Жедан похрюкивал и придерживал живот. Вихруша заливался тонко, как баба. Ловчан с Милятом и Губаем могли посоревноваться с целым табуном жеребцов. Кормщик хохотал беззвучно, утирал весёлые слёзы. Только рабыня-ромейка оставалась всё той же молчаливой тенью, какой была всю дорогу.
– Но… почему? – выпалил Ултен возмущённо, едва гогот поутих.
Дружинники снова грохнули, спугнув стаю ворон, что уже почуяла скорый пир и расселась на ближних соснах.
– Почему? – повторил кульдей. Уже негодуя.
– А на кой ляд они нам? – вопросом на вопрос ответил Розмич. – Чужие! Не наши! Какая разница, что с ними станется?
– Перед Господом все равны!
Искренность, прозвучавшая в голосе кульдея, перебила смех. Теперь на него взирали изумлённо. Ловчану очень хотелось покрутить пальцем у виска, но сдержался.
– Перед Богом все равны, – сказал Ултен. – Живой может быть врагом или другом, живой может быть виноватым или правым. Он может заблуждаться или предавать… Но умерший… За содеянное в земной жизни они уже расплатились смертью. Людям не за что их ненавидеть. Нам надлежит простить и похоронить их.
– И чё дальше? – не выдержал Ловчан.
– Остальное – в руках Божьих, все пред ним в свой срок предстанем. Теперь они будут отвечать перед Ним. Но то – не нашего ума дело. Господь сам решит…
– Какой такой «господь»? – возмутился Ловчан. – У бьярмов другой бог… Юмола.
– Пусть! – перебил кульдей. Голос прозвучал строго, с вызовом. – Но нам до́лжно похоронить! Негоже оставлять тела грязным птицам!
Все, включая ромейку и Ултена, уставились на Розмича.
Дружинник хмурился, всем своим видом показывая – мыслю! И прежде чем сердце кульдея наполнилось надеждой, ответил:
– Тебе надо – ты и хорони. А нам они – никто. И прощать их не будем.
– Но… – начал было священник.
– В твоей земле, может, иначе принято, а у нас, у словен, врагов не прощают. Эти, – он кивнул на груду тел, – ни жалости, ни уважения не заслуживают. Значит, могилы им не положено. И так будет с каждым, кто на наш народ покусится. Что же касается воронья… Ворон – птица вещая и абы кого жрать не станет. Если человек честен – даже глаз не тронет.
25 
