32 
– По тому, как долго мучилась твоя сестра, князь, думаю, что сама не была отравлена нарочно. Яд приняла она от дитяти, целовала в губы ли, вытирала рвоту или пот… Или как-то иначе. Думаю, смерть княгини Едвинды не была умышленной, не входила она в расчёты злодея. Посему разумею, желал убийца, чтобы и она, и Рюрик, да примут их боги в ирийском саду, остались бы без наследника. Тем самым наказать их жаждал! Ведь доселе у великого князя нарождались только девочки? Но твоим племянницам ничего не угрожало… Не так ли?
– Отчего же… – протянул Олег, помедлил и нехотя выдавил: – Были и мальчики. Старший сын Рюриков, Полат, от лехитки рождён, он в Белозере почитай тринадцатый год сидит. С тех самых пор, как почил Сивар. И ему много земли на всход солнца отошло из наследства дяди.
– А где та лехитка?! – удивился старик.
– Лютую смерть приняла. Вадим её порешил, – напомнил Олег и, читая непонимание на лице волхва, добавил: – Ещё в старом Рюриковом граде в оные времена. Ужели не знаешь?
– Откуда? Я из лесов северных недавно призван. Больше о звёздах ведаю да тропах звериных и травах разных, чем о делах мирских, – пояснил тот.
– Стирается память, как следы на песке у моря… – вымолвил князь, прикрывая веки.
Но всё равно ведал и видел, как сейчас… В длинном платье, шитом золотом, бледная, как сама смерть, она выбежала за ворота. За княгинею вырыснула взбешенная боем гривастая лошадь. Наездник и сам был в богатой одёже, дорогом доспехе. Кривая усмешка играла на губах… Вадима. Рюриков двоюродный брат не желал пощады никому – особенно родне.
Женщина бросилась от врага без оглядки, но предательское платье мешало беглянке. Когда она оказалась на земле, щедро сдобренной кровью, копыта неистовой кобылицы вбили трепещущее тело в рудый суглинок.
– Слава князю Вадиму! – завопило мужичьё.
Тело убиенной Рюриковой жены волокли за ноги обратно, к частоколу, окружавшему всё подворье. Но то ли от нетерпения, то ли от желания поглумиться эту затею бросили.
Тяжёлым топором в один мах снесли покойнице голову и пинали ногами до тех пор, пока не пригнали к самым брёвнам, на острых концах которых уж сидели, насаженные по самую макушку, младенчики и взирали на мать изумлёнными омертвелыми глазами. Рот осквернённой княгини приоткрылся в безмолвном крике…
И вспомнил Олег, как оцепеневший Рюрик не слышал зова, как мутным взглядом бродил по телам убиенных жён и ребятишек. И тогда лишь напасть оставила великого князя, как приметил в гуще сечи старшего – Полата.
– Хвала богам, хвала! Не отняли! Хоть этого сберегли, – резанули память Олегу давние слова.
– А Силкисив! А дочь родную ни во что не ставит? – горестно задумался мурманин тогда.
Он ведь, словно бы предчувствуя лихие времена, хотел устроить так, чтобы златовласая дочка князя гостила у Едвинды, с которой оставался сильный отряд земляков. Нет, в Алоди им ничто бы не угрожало в тот злой, кровавый год.
Да Силкисив оставалась в городе – на своё счастье успела в детинце схорониться, пока не подошли варяги, отец с родичами, и не истребили восставших.
– Ты что это, княже! Очнись! – заслышал он, прогоняя наваждение.
– Так, пригрезилось, – пояснил Олег.
Встряхнулся, подошёл к кади, хотел было ладони туда опустить, да отпрянул. Покосился на волхва.
– Да, и когда омывалась той же влагою – она тоже могла потравиться, – подтвердил Мизгирь.
Тогда Олег по самую шею опустил голову вниз, в свежую колодезную воду – на какой-то миг показалось, живительный холод проник в самый мозг. Вынырнул, расплескав влагу по доскам. Пятернёй откинул копну рыжих волос назад, огладил мокрую бороду.
– Тебе, княже, ранняя смерть не суждена, – успокоил волхв.
– Они тоже так думали… – проронил Олег.
Встряхнулся ещё раз, заключил решительно:
– Складно говоришь, Мизгирь, но не то. Не мог отравитель к дитячьей соске подобраться. Едвинда над сыном, как ястребица над птенцом, носилась, никого не допускала. Даже мне, родному брату, только издали ребёнка показала. – Поразмыслил и добавил: – А кабы Едвинда была отравлена прежде дитяти? Малой толикой зелья, чтобы умерла не сразу?
Волхв задумался, кивнул:
– Потравить княгиню, а через неё и до младенца дотянуться? И такое возможно. Но тут сильно расстараться нужно. Яд этот слишком горький. Коли с пищей или питьём принять, рот и губы огнём гореть будут, как если бы с человека содрать кожу. Это стало бы заметным сразу же после трапезы. А ещё ведаю, что не все яды в молоко материнское проникнут через кормящую. Этот? Пробовать надо. Точно не скажу.
32 
