125 
— Интересно, есть ли книга по истории Сен-Сатюрнина?
— Насколько я знаю, нет. Но в моей библиотеке есть книги по истории Прованса. Надо будет посмотреть.
— Все ушли, — пробормотала Стефани. — Нужно записать все-все, с точностью до каждого дня. Мы-то об этом не думаем, но ведь все может исчезнуть без следа…
— Ничто не исчезает бесследно. — Хотя Леон произнес эти слова непринужденным тоном, он старался следить за тем, что говорит, подыскивая слова, которые дали бы ей возможность заговорить о себе самой. — И где бы мы ни были, все окружающее нас всегда с нами. Это я и пытаюсь показать в своих картинах. В них есть жизнь и воспоминания других людей, которые — часть нас самих. Хотя мы их не увидим, и не услышим. Но они не исчезли совсем, без следа.
Они были одни в разрушенной деревне. Стены поросли кустарником и цветами, что прилепились на крохотных клочках земли между камнями. Ящерицы то и дело перебегали через дорогу или в тень кустарников, птицы, оберегая потомство, кружили над гнездами в щелях полуразвалин, и на кустарниках распустились цветы, источавшие дурманящий аромат.
— Но моя жизнь исчезла без следа, — сказала Стефани, не глядя на Леона. — Да, конечно, вы правы, она где-то рядом — в буквах, которые я выводила, в работе, которой занималась, в памяти других людей. Но не в моей собственной памяти. У меня ее просто нет.
Спасибо тебе, про себя выдохнул Леон. И в это мгновение ему стало ясно: он страстно желает, чтобы она была с ним откровенна, что он любит ее. Но, Боже мой, подумал он. Боже мой. Жить, ничего не помня. Какое жуткое одиночество…
— А у Макса? — спросил он.
— Он говорит, что ничем не может мне помочь.
— Вы можете мне все рассказать? С самого начала.
— С самого начала, — с трудом повторила Стефани. — Это было совсем недавно. Восемь месяцев назад. В октябре.
Они шли, держась чуть поодаль друг от друга, то и дело отпивая воды из бутылок. Солнце поднималось все выше над горизонтом, а Стефани рассказывала ему обо всем, даже о том, как три дня назад потеряла сознание, и про то, как удивилась, прочтя отрывок из «Алисы в стране чудес». К тому времени, когда она кончила свой рассказ, развалины остались позади. Они оказались в чистом поле, среди высокой и сухой от зноя дикой травы; изредка им попадались заросли дикого кустарника. В ложбине справа виднелась небольшая ферма: в обнесенном забором крошечном загоне стоял ослик, ребенок норовил попасть в сохнущие на веревке простыни мячом. За фермой была видна опушка леса.
Леон взял Стефани за руку.
— Сейчас где-нибудь присядем и перекусим.
Стефани чувствовала крепкое пожатие его руки и старалась шагать в ногу. Она полностью расслабилась и была счастлива; душа ее пела. Она рассказала ему больше, чем Роберу или Жаклин. Она говорила с ним так, как стала бы говорить сама с собой.
Тропинка привела их в лес, и они сразу ощутили свежесть и прохладу. Спустя несколько минут Леон остановился.
— Трава, листья — здесь словно маленькая комната для обеда. — Он нырнул в гущу деревьев сбоку от тропинки, и, последовав за ним, Стефани оказалась посреди крошечной зеленой лужайки-комнаты, где стенами были раскидистые ветви деревьев, а потолком — безоблачное небо. Земля была покрыта бледно-зелеными травами, проросшими сквозь опавшие листья, что скопились здесь за много лет.
Сняв рюкзак, Леон достал из него сыры, колбасу, банку черных сморщенных маслин в соусе из трав и корявый каравай хлеба.
— Вино, — бормотал он, подыскивая место поровнее, чтобы поставить бутылку, — бокалы, ножи, салфетки… Да, еще виноград. Если мы готовы, то можно садиться за стол. Ну как?
— Не сейчас. Здесь так прохладно, так тихо, что мне хочется посидеть немного просто так.
— Ну что ж… — Достав из кармана блокнот для эскизов и карандаш для пастели, он быстрыми и уверенными штрихами начал ее портрет. Она сидела в нескольких футах от него, прислонившись спиной к дереву и вытянув ноги.
— Когда вы придете ко мне в мастерскую, — сказал он, не отрывая глаз от листа бумага, — то увидите, что со времени нашей велосипедной прогулки я почти ничего не рисовал, кроме вас. Если вам это не нравится, скажите.
— Нравится.
Он быстро взглянул на нее.
— А почему?
— Потому что люди на картинах живут своей, отдельной жизнью. Время для них как будто остановилось, но мне всегда казалось, что по их образам можно судить о том, какими они были раньше, и догадаться, что ждет их впереди. Если вы рисуете меня, то могу получиться и я… и не я. Может, я выйду такой, какой была раньше. Хотелось бы посмотреть, какой вы меня изобразили.
125 
