Особенно,... 
119 
Томас с сожалением покачал головой.
— Я лучше не стану и начинать того, чего явно не смогу закончить. А глядя на твое платье, я понимаю, что все закончится рыданиями, что бы мы с тобой не предприняли. Могу я поздравить тебя?
— С моим необычайно оригинальным платьем? Благодарю вас, мой добрый господин. Я обожаю с детства подобные наряды. Однажды в церкви, когда я была еще весьма юной особой, я…
— Не с твоим платьем, моя дорогая, хотя оно и великолепно, если не считать того, что к тебе в нем страшно подступиться. Сомневаюсь, что дамы в таких нарядах когда-либо развлекались в саду. — Томас скинул с головы капюшон домино и натянул на глаза черную маску. — Я поздравляю тебя с твоим Бальбусом. Как это тебе удалось?
Она отвернулась, избегая смотреть ему в глаза.
— У меня есть друг, которому удалось весной устроиться на несколько дней в Тауэр садовником.
— Ну конечно же! Как это не пришло мне в голову? Вероятно, это тот самый друг, который сегодня утром в Тауэре изображал разносчика. Он также, как я успел заметить, весьма сведущ в картах. Я, как ты должно быть поняла, разглядел наконец-то его брови, или бровь. Это самая примечательная у него черта — не понимаю, почему он прилагает столько усилий, чтобы скрыть ее, — и к тому же, весьма знакомая. Весьма напоминающая, в сущности, наиболее примечательную черту мисс Роллингз.
Повернув к нему голову, Маргарита широко улыбнулась.
— Да, Донован, в уме тебе никак не откажешь. И ты не теряешь времени зря! Ты видел его со Стинки?
Он поднес ее руку к губам и поцеловал нежную кожу выше перчатки.
— Гм, на вкус ты просто превосходна, ангел. Как нежнейшие свежие сливки. Да, я видел его с ним. Итак, с двумя из них покончено. Скажи, кто возглавляет твой список сегодня? Мэпплтон? Хервуд? Надеюсь, не Лейлхем? По крайней мере, пока.
. — Похоже, я недооценила тебя, сказав, что в уме тебе не откажешь. Ты не просто умен, Донован. Ты необычайно умен. Сегодня очередь Артура. Надеюсь, ты останешься в стороне и не будешь мне мешать? Хотя, разумеется, это не имеет большого значения, поскольку ничего уже изменить нельзя.
Томас не смог удержаться. Он позволил Маргарите опустить руку, хотя и не выпустил ее из своей, и задал ей вопрос, который вертелся у него на языке:
— Что они сделали тебе, Маргарита? Какую такую страшную обиду нанесли, что ты решила их так жестоко наказать? Знают ли они об этом? Хотя, нет, конечно. Иначе они не смогли бы оставаться твоими друзьями.
Маргарита долго смотрела на него, и он видел, что она взвешивает в уме все «за»и «против», явно борясь между желанием сохранить все в тайне и своей любовью к нему, побуждающей ее все ему рассказать. Наконец, после долгого молчания, когда он был уже готов просить у нее прощения за то, что нарушил свое обещание ни о чем ее не спрашивать, она спокойно проговорила:
— Кажется еще Шекспир сказал: «В нужде с кем не поведешься». Я думаю, что вина, как и шекспировская «нужда», может свести человека с кем угодно. Я могу лишь предполагать, что они — по крайней мере, четверо из них, — пытаются по-своему искупить эту вину, облегчая вступление сироты в высшее общество. Видишь ли, Донован, эти люди, эти пятеро подлецов заставили моего отца совершить самоубийство. Моя мать так никогда и не оправилась от этого удара и в прошлом году умерла — от разбитого сердца.
— Твой отец… — Протянул Томас, внезапно вспомнив, как она разозлилась, когда он назвал ее котенком, как называл ее отец. Он лихорадочно ломал голову, пытаясь найти слова, которые бы ее не обидели. Ясно, что она обожала отца. Также ясно, что она попыталась как-то обелить отца в своих собственных глазах, свалив вину за его самоубийство на головы других. Вполне понятный самообман. — Маргарита, дорогая моя… Никто не может заставить другого человека совершить самоубийство. — Он поднял руку, давая понять, чтобы она его не прерывала. — Я знаю, что ты хочешь сказать, Сократ. Ядовитый болиголов. Но Сократ был древним греком — в те времена увлекались подобными мелодраматичными эффектами. Но сейчас, в наш просвещенный век, такого просто не может быть.
— Ты не понимаешь, — процедила сквозь стиснутые зубы Маргарита. — Много лет я тоже ничего не знала, не понимала. Мейзи до сих пор не понимает. Никто не понимает. Эти пятеро не верящих в Бога отвратительных, жадных подонков уговорили моего отца вложить деньги в сомнительное предприятие — «мыльный пузырь»и убедили его также привлечь к этому соседей. Они потеряли на этом деле все, Донован. Все свои деньги. Папе было очень стыдно, я уверена, и он впал в отчаяние. Он и так всегда переживал из-за того, что мы живем на дедушкины деньги и что многие люди считают их с мамой брак мезальянсом. Отец не знал, как он посмотрит нам с мамой в глаза. Все это само по себе было ужасно, но потом «Клуб» попытался привлечь его к участию в каком-то изменническом проекте, соблазняя тем, что он не только сможет расплатиться с друзьями, но и составит себе на этом целое состояние и…
119 
