90 
Мишель вспомнила свой день – слезы и угрюмое отчаяние детей, панический страх за них, за семью. Но рассказать об этом Фрэнку она не могла, как не могла и исполнить его просьбу.
– Я не буду давать показания.
Фрэнк вскочил на ноги, едва не опрокинув стул, и изо всех сил швырнул пустой стакан в стену. На кухонную стойку и на пол посыпались сверкающие осколки. Мишель ахнула – не только от неожиданности, но и от страха. Однако Фрэнк будто и не заметил испуга в глазах жены. Он навис над столом, вцепившись побелевшими пальцами в края, и сверлил Мишель взглядом, словно это она внезапно вышла из себя и принялась крушить посуду.
– Да ты совсем спятила?! Ты что, идиотка? Похоже, вокруг меня одни идиоты!
– Я не могу давать показания, Фрэнк. – На большее Мишель не хватило. Спроси же, почему не могу! Боюсь? Расстроена? Скажи, что невиновен. Заставь меня снова поверить, Фрэнк!
Мишель ожидала расспросов, клятв, даже слез и объятий. Она готова была признать, что все еще его любит, хотя ей трудно было бы сейчас произнести слова любви вслух. Но, уж конечно, она не была готова к тому, что произошло через несколько мгновений.
– Заткнись! – рявкнул Фрэнк. – Начхать мне на твои нервы и мигрени! Завтра ты появишься в суде, и точка!
Всем телом подавшись вперед, он ткнул кулаком в плечо жены. Удар оказался настолько мощным, что Мишель потеряла равновесие и слетела со стула. Угол стола, казалось, ринулся навстречу ее щеке – и миг спустя Мишель лежала ничком на полу, прижавшись разбитой щекой к усыпанному стеклянной крошкой паркету. Она не шевелилась. Все чувства умерли. Щека горела диким огнем, в виске застучало, правый глаз заволокла пелена.
Сколько раз за годы супружества Фрэнк прикасался к ней – с любовью, страстью, нежностью, желанием, – но никогда с желанием причинить боль. Даже в гневе он ни разу не позволил себе поднять на нее руку, и Мишель была уверена, что Фрэнк на насилие не способен. Что ж, это не первая и не единственная ее ошибка…
Мишель с трудом подняла голову и села, чувствуя, как что-то теплое стекает по щеке к подбородку. Правый глаз начал заплывать, но алые пятна на полу Мишель увидела. Она приложила ладонь к щеке, потом поднесла к глазам. Вся в крови, даже подушечки пальцев.
Фрэнк шагнул к ней. Снова ударит? Пнет ногой? Поможет подняться? Мишель не двигалась. Пусть хоть застрелит, ей все равно…
Фрэнк упал на колени рядом с женой:
– Боже! Боже правый! Ты поранилась! Ударилась о стол! – бормотал он, как будто винил мебель в несчастье Мишель. – Срочно нужно к врачу. Пусть зашьет или…
Опустив глаза, Мишель следила за расплывающимися по половицам каплями. Интересно, сколько раз я мыла этот пол? Да ты и впрямь идиотка. Вопроса важнее не нашлось?
Фрэнк метнулся к раковине и снова присел рядом, пытаясь сделать компресс из намоченных бумажных полотенец. Мишель дернулась, совсем как недавно Дженна, но Фрэнк заставил ее взять в руки холодный мокрый ком. Мишель сама приложила его к щеке, равнодушно взглянула на пропитанную кровью бумагу и уронила ком на пол.
Протянув ей другой, Фрэнк наклонился, чтобы рассмотреть рану. Взгляда жены он старался избегать.
– Ничего страшного, Мишель. Просто царапина, но глубокая. В «Скорую» нужно поехать. Вставай.
– С тобой я никуда не поеду. – Мишель сильно мутило, но она заставила себя подняться и вышла из кухни, приложив компресс к вспухшему веку.
ГЛАВА 32
Вопросам Энджи и ответам Джады, казалось, не будет конца. Сколько уже длится эта генеральная репетиция? «Сутки как минимум», – решила Джада. Не сутки, конечно, но ради «прогона» слушаний ей пришлось пропустить и работу, и утреннюю прогулку с Мишель. Плохо и то и другое. Прогулка ей сегодня была нужна как никогда. Странное дело – Мишель не стала возражать.
– Я сама собиралась тебе позвонить, – сказала она. – Что-то у меня сегодня настроение не то.
Джада удивилась и встревожилась. В любой другой день она непременно постаралась бы узнать причину, но сегодня у нее голова шла кругом от собственных переживаний.
«Репетиция слушаний ничем не отличается от театральной, – думала она, сидя через стол от Энджи в ее крохотном кабинете. – Собственно, судебный процесс и есть спектакль… в некотором роде. В суде, как и в театре, реальность не имеет значения; здесь важно лишь, чтобы ощущение реальности оказалось у одного-единственного, чужого ей человека – судьи Арнольда Д. Снида.
90 
