93 
Джада шагала от стены к стене по пустой гостиной, потом прошла на кухню и вернулась назад. Не в силах сидеть, не в силах лежать, не в силах плакать, она нигде не находила покоя.
Эта встреча убила еще теплившуюся надежду все уладить или хотя бы успокоить детей. Куда уж ей – себя не знает, чем успокоить… Отчаявшись, Джада схватила трубку и набрала код Барбадоса.
– Мама, – сказала она. – Мне нужно кое-что тебе рассказать.
ГЛАВА 33
Утром перед началом слушаний Энджи одевалась тщательнее обычного. Накануне она даже рискнула раскошелиться и купила очень приличный деловой костюм в отделе сниженных цен соседнего универмага. Надежды на то, что новый костюм обеспечит ей победу, Энджи не лелеяла, но, с другой стороны, выглядеть прилично никогда не повредит – если, конечно, дама-адвокат может выглядеть прилично в наряде двенадцатого размера.
С ростом цифр на своей одежде Энджи ничего не могла поделать – она трудилась, как вол, но и ела, как волк. Нагрузка в Центре была безумной: Энджи не только вела все дела, начатые Карен Левин-Томпсон, но принимала и новые, чтобы не остаться без работы, когда Карен выздоровеет. Представить начальству список собственных клиентов – лучший способ обеспечить себе постоянное место. А Энджи – странное дело – теперь действительно мечтала остаться в Центре. Работа ей очень нравилась, коллеги тоже, и душа болела за клиентов. Ничего из этого она не сказала бы о прежнем месте в престижной фирме в Марблхеде.
Дело Джексона против Джексон отнимало все свободное время Энджи, а порой и то время, которое ей следовало бы потратить на другие дела. Она чувствовала, что этот процесс станет экзаменом, – так сказать, проверкой огнем. Уж слишком много сегодня поставлено на карту. Она обязана вернуть Джаде детей, сохранить дом, отвести дамоклов меч алиментов. Какое счастье, что Майкл Раис всегда рядом, всегда готов помочь!
Энджи прошла в свою новую крохотную ванную и остановилась перед зеркалом. Н-да, картинка далека от совершенства: глаза, всегда такие ярко-синие, теперь потускнели, кожа какая-то несвежая, будто вернулись времена прыщавого отрочества. Что ж, тем хуже. Энджи пригладила щеткой влажные кудри и решила, что заколки будет достаточно. В конце концов, от адвоката в зале суда не красоты неземной ждут, а профессионализма.
«Не на конкурс красоты отправляешься, дорогая, – сказала она себе. – Помни, на тебя рассчитывает хороший, добрый, несправедливо обиженный человек. Ты уже столько сделала. Нашла свидетелей, провела расследование, собрала массу доказательств в пользу клиентки. Ты выиграешь этот процесс. Ты победишь!»
Мишель услышала сигнал «Вольво» Джады, когда пыталась замаскировать крем-пудрой кровоподтек вокруг глаза. Опухоль век уже спала, а багровый шрам на щеке превратился почему-то в иссиня-сизый. Мишель замазала его тональным кремом и сейчас, глядя на результаты своего труда, решила, что выглядит ничем не хуже, чем актер театра Кабуки.
Она отложила пудру и проглотила таблетку ксанакса. Затем нацепила – несмотря на хмурый день – солнечные очки в поллица, купленные по совету Джады в галантерее рядом с Первым уэстчестерским. К счастью, Энджи с коллегами отказались от мысли вызвать ее в качестве свидетеля, и все равно Мишель было страшно появиться в зале суда. Но она не могла не поддержать Джаду в трудную минуту.
Бросив последний взгляд в зеркало, Мишель побежала вниз по лестнице.
Поразительно, но Фрэнк до сих пор не проснулся. А может, все-таки проснулся, но продолжал притворяться спящим – то ли переживая из-за «несчастного случая», то ли дуясь. Впрочем, чувства Фрэнка ее не волновали. После той ночи Мишель не приближалась к кровати. Вечерами она упорно смотрела телевизор, пока Фрэнк не исчезал в спальне, после чего забывалась на диване тяжелым сном, то и дело просыпаясь от кошмаров.
За всю жизнь на нее поднимала руку только мать, да и то лишь когда была очень, очень пьяна. Разумеется, Мишель слышала и читала о супружеских изменах, вранье и побоях, но никогда – никогда! – не представляла себя на месте этих несчастных женщин. Она выбрала Фрэнка, потому что рядом с ним ей было спокойно и надежно. С изменами она пока не столкнулась, но что такое вранье и побои – узнала.
Глубокой ночью, когда они легли в постель, Фрэнк, конечно, извинился. Заплакал. Обнял ее. Мишель окаменела, но не оттолкнула его руки, хотя прикосновения мужа впервые в жизни были ей неприятны. А потом… потом… При воспоминании о том, как Фрэнк занялся с ней сексом, у Мишель до сих пор на глазах закипали злые слезы. Он проникал в нее снова и снова, шепча извинения вместо слов нежности и любви, а она терпела, борясь с мерзкой тошнотой.
93 
