– Я позвоню и скажу, что встречу его в Сиене в…, – она протянула руку и взяла календарь, – четверг. Нет, не смогу. В четверг я записываю свою программу. В пятницу. Он поймет, – она взглянула на Леза. – Извини, кажется, я излишне тороплюсь, так ведь? Ничего, Лез? Можно?
Он колебался, но недолго. Вне всякого сомнения, она права.
– Да. Но я хочу, чтобы ты взяла с собой свою съемочную команду и режиссера. Мы сами сможем сделать все, как нужно. А Нику позвоню я. Это изменение в планах должно исходить от меня.
– Оно от тебя и исходит, – сказала Валери.
– Не спорь, этот телефонный звонок должен сделать я, – твердо сказал Лез.
Неохотно она кивнула.
– Когда вы закончите, я хотела бы поговорить с Ником о плане действий.
– Хорошо, – сказал Лез. – Я позову тебя, когда мы закончим.
Он направился к себе в кабинет. Валери, сидя за столом, глядела на тяжелые облака сквозь забрызганное дождем стекло окна. «В Италии солнечно, – подумала она, – тепло, красиво и замечательно».
Она сидела неподвижно, размышляя об Италии, ожидая когда Лез закончит свой разговор с Ником. Тогда наступит ее черед.
ГЛАВА 24
Во Флоренции ярко сияло солнце; воздух был теплым и неподвижным. Валери широко распахнула высокие, выходящие во внутренний сад окна с жалюзи в номере отеля «Монна Лиза» и начала распаковывать багаж, развешивать одежду в стенном шкафу. Она не спросила, где остановился Ник. Зная, что РαН оплатит расходы, она сделала собственный заказ, выбрав отель, в котором она не бывала прежде: дешевле самого дешевого из тех, в каких она останавливалась в прежней жизни, но гораздо более дорогом, чем позволяли ее собственные средства.
Пять столетий назад здание отеля «Монна Лиза» было дворцом одного из принцев семейства Медичи. Оно и сейчас производило такое же впечатление – высокие потолки, стрельчатые окна, полы из полированного камня, витые каменные лестницы, ведущие на второй этаж, где в нишах стояли древние статуи и вазы. Внутренний двор был усажен розами, померанцами, лимоновыми и оливковыми деревьями; огромные, из цветного стекла двери вели в зал, где по утрам подавался завтрак. Отель был небольшой, довольно уединенный, не шикарный и не огромный, но Валери, выехавшей за границу впервые за полтора года после смерти Карла, он показался одним из прекраснейших мест в мире.
Разложив вещи, она набрала номер Сальваторе Скатигеры.
– Нет, нет. Он очень болен, – ответила его дочь Розанна. В голосе не было дружелюбия. – Он отказывается говорить с кем-либо кроме меня. Даже со мной очень мало. Главным образом читает и смотрит на свой сад.
– Очень важно еще раз поговорить с ним, – сказала Валери. – Именно для этого я и прилетела в Италию.
– О чем?
– О той части его рассказа, на которую не хватило времени; осталось так много, о чем он не успел рассказать.
– Что ж, вы не узнаете этого и теперь. Вы, видимо, не понимаете. Он не разговаривает. А если говорит, то по-итальянски. Похоже, он забыл, что был американцем большую часть своей жизни.
– А вдруг он захочет поговорить со мной, мы ведь с ним подружились, – сказала Валери по-итальянски.
– О! – воскликнула Розанна. – Но все же… Нет, извините, не могу этого сделать.
– Розанна, – сказала Валери настойчиво. Она старалась найти правильные слова. Это был ее материал, и она не могла позволить себе вот так просто упустить его. – Я думаю, что ваш отец, вероятно, захочет записать и сохранить для истории рассказ о том, что сделал в своей жизни. Если нет – я не стану навязываться ему, а если он хочет? Мы должны предоставить ему этот шанс. Он так много сделал для лидеров государств, увековеченных в многочисленных фильмах и кинопленках, почему же он сам не достоин того же? Вы спросите его об этом?
Наступила тишина.
– Он всегда считал себя умнее всех тех, так называемых лидеров, – наконец произнесла Розанна.
Валери молчала; время для нажима еще не подошло.
– Я тоже буду присутствовать? – спросила Розанна. – Чтобы оградить его от неуместных вопросов, – поспешно добавила она.
Валери улыбнулась. Речь, разумеется, шла не о защите отца. Просто Розанна тоже хотела появиться на экране.
– Конечно, вы тоже будете там, – сказала она.
– Хорошо, тогда, я думаю, смогу поинтересоваться его мнением. Конечно, не знаю, что он ответит, но… в случае, если он скажет «да», могли бы вы прийти, скажем, в десять часов послезавтра утром?