Особенно,... 
65 
Полковник побледнел.
— Так точно.
— Капитан Гарсиа Эсперанса взят под арест вместе с генералом Санхурхо при попытке пересечения государственной границы Испанской Республики, — отчеканил офицер.
Полковник схватился за сердце и медленно осел на плетеный стул.
***
Наряд жандармов перевернул вверх дном всю усадьбу. В поисках уличающих сына полковника документов они проверили все бумаги, какие только были в доме, с явным сомнением осмотрели принадлежащую полковнику Эсперанса коллекцию африканского холодного оружия, изъяли две новенькие винтовки, чуть не реквизировали старинное кремневое охотничье ружье и в конце концов объявили, что на имущество семьи Эсперанса будет наложен арест вплоть до специального распоряжения военного суда.
— Вы не имеете права, — прохрипел старик. — Здесь ничего не принадлежит Гарсиа. Здесь все мое…
— Можете жаловаться, — холодно отреагировал жандармский офицер. — А пока ваши угодья поступают во временное распоряжение земельного комитета, а дом…
— Убью… — прохрипел полковник и двинулся на офицера. — Убью… щенок… мразь…
Прокурор и лейтенант повисли на его плечах, а Мигель взял офицера под локоть и решительно повел прочь.
— Насколько это серьезно, капитан? — поинтересовался он. — Сеньор Эсперанса очень влиятельная фигура…
— Это очень серьезно, лейтенант! — нервно отреагировал жандарм. — И уберите свою руку!
Мигель отпустил офицера, и тот, передернув плечами, пошел к замершим у дверей подчиненным, но вдруг обернулся.
— А полковнику своему скажите, чтоб вел себя поприличнее. Не старые времена!
***
Через два часа прибыл чиновник из земельного комитета. Что именно он хотел от полковника, осталось тайной, поскольку уже через минуту официальное лицо вышвырнули из дома, и вслед ему понеслись такие жуткие угрозы, что бедолага счел за лучшее удалиться. Но дело было сделано. После этого визита полковник впал в такую ярость, что у него отказали ноги. И тогда он приказал немедленно созвать всех слуг и батраков, какие только были в доме, и осипшим дрожащим голосом распорядился уничтожить все, на что только может претендовать земельный комитет.
Переминающиеся с ноги на ногу батраки стали расспрашивать, что именно сеньор имеет в виду, и стоявший впереди всех Себастьян замер: сеньор Эсперанса показывал пальцем в сторону его сада!
— Все… — хрипел он. — Под корень… Арендаторов сжечь… Маслобойни сжечь… Все сжечь… Ничего… чтобы… не осталось…
Стоявшая за спиной отца сеньора Тереса сделала знак, и батраки медленно попятились к выходу.
— Все… сжечь… — доносилось им вслед. — Все…
Себастьян в ужасе закрыл лицо руками, но сеньора Тереса начала говорить, и он исполнился надеждой.
— Идите по домам, — тихо произнесла сеньора. — Я полагаю, завтра он одумается.
— А если не одумается? — резонно возразили из толпы. — Где мы работать будем, если сеньор Эсперанса все сожжет?
— Это уже моя забота. Идите по домам, а завтра посмотрим.
***
С этой минуты Себастьян словно превратился в сжатую до упора стальную пружину. Он видел визит военных и уже понимал, что происходит что-то страшное. Видел он и то, как сеньора Тереса надеется на отмену дикого бессмысленного распоряжения. Но Себастьян сильно сомневался, что ей удастся уговорить отца. В таком состоянии, как сегодня, старик своих решений никогда не менял.
Сеньора Тереса ушла в дом, и Себастьян, дождавшись, когда батраки покинут усадьбу, подошел к открытому окну и прижался к стене.
Он слышал все: долгие терпеливые уговоры сеньоры Тересы, сдавленное шипение старика, словно в отместку за все, что с ним происходит, внезапно припомнившего дочери и ее разрыв с мужем, и фактически оставшуюся без отца Долорес, и странные отношения с падре Теодоро. Затем снова были слезы и снова — уговоры не принимать скоропалительных решений, заверения, что с Гарсиа произошла какая-то ошибка и скоро все прояснится, и снова слезы… Но старик не собирался отступать. Он настолько разошелся, что даже потерял дар речи, и бедной перепуганной сеньоре Тересе пришлось бежать к телефону, чтобы вызвать врача.
Никогда еще Себастьян не испытывал такого ужаса. Сам того не понимая, старый полковник собирался лишить себя и всю свою родню самого главного, что только может быть на свете, — надежды на воскресение и вечную жизнь в Эдеме.
Он знал, что завтра батраки придут снова, и вот тогда разъяренный тем, что приказание осталось неисполненным, старик лично и наверняка с садистским удовольствием проследит, как исчезает в зареве огня и стуке топоров то, что всегда принадлежало только ему. А потом он умрет и проснется уже в аду, как отец…
65 
