87 
Когда 19 сентября 1914 года сгорел Реймсский собор, в который попала бомба, швейцарский журналист Фердинанд Ходлер присоединился к возмущению, высказанному французской прессой в «Фигаро» и «Матэн». Из Германии ответили потоком едких карикатур. «Мерц» и «Симплициссимус» опубликовали несколько издевательских статей. Гессе в крайнем возмущении пишет своим старым друзьям: «Я оказываюсь по отношению к войне в очень мучительном положении. Все мои симпатии на стороне Германии, и я понимаю, что дух национализма там торжествует. Но я не могу его разделить… великий психоз… царящий в Германии, который ей, быть может, необходим, чтобы вести войну. Но радоваться такому положению вещей, находить его замечательным — нет! Это для меня невозможно».
Что же творится на фронте, чем вдохновляется армия — единством, способностью к жертве? «Там нет больше ничего, кроме разбросанных невесть где, не то в полях, не то в лесах, людей, потерявших надежду и веру…» Гессе отказывается присоединяться ко всеобщему безумию. «Я не могу думать об этом, — говорит он, — я тотчас же слышу голоса всех, кто страдает…»
Вслед за Карлом Краузе110, вместе с Генрихом Манном, старшим братом Томаса, и Стефаном Цвейгом Гессе присоединяется к бесконечно малому числу интеллигентов, противостоящих массовому убийству. 3 ноября 1914 года он публикует в «Нойе цурхер цайтунг» первое из многочисленных предупреждений, которые будет появляться на протяжении всей войны. «Друзья, довольно этих звуков!» — великолепный заголовок, позаимствованный из завершающей части «Девятой симфонии» Бетховена, после которой звучит гимн во славу Шиллера. Без патетики! Без ненависти, без презрения, «нет» пушкам, страдальческим воплям — обойдемся без всего этого! Послушайте лучше, как возникают в жизни счастье, гармония цветов и звуков, дружба сердец. Герман Гессе в тридцать четыре года, один у подножия бернского Оберланда, пишет пацифистские воззвания, вспоминая, как в четырнадцать лет ответил на вопрос, предложенный ему на государственном экзамене: «Какие хорошие и дурные стороны человеческой природы проявляются во время войны?» У него слезятся глаза: зимой конъюнктивит обостряется. Керосина не хватает, и приходится довольствоваться слабым светом. Уголь тоже большая редкость, и он кидает в камин прессованную бумагу. Теперь приходится беречь детские галоши и митенки. Мия кутается в шали и протягивает к огню худые руки. Она плохо спит, подолгу лежит в постели и мучается такими сильными болями в спине, что ей вкалывают морфий. Это предвестие неврастенического криза, который подтолкнула болезнь Мартина и недавняя смерть ее отца, знаменитого математика и скрипача Бернулли. Сообщения с фронта ее огорчают, пугает близость размещенных в Эльзасе орудий, удручают материальные проблемы и злая молва, преследующая ее мужа. «Гессе — трус!» — слышится шепоток.
Поскольку он, находясь в Швейцарии, выступал против оголтелого фанатизма, поскольку, на его взгляд, единственным преимуществом этой войны была надежда на изменение сознания немцев, его проклинали, как во Франции проклинали Ромена Роллана. Его считали предателем, обвиняли в том, что он держится в стороне и пишет идеалистические манифесты. Проповедь мира между народами квалифицировалась как анархистская утопия. Считалось, что он выступает против национального сознания и тем самым совершает подлость. Его освистывали…
«Я жму вам руку, — пишет ему Ромен Роллан, его брат по духу. — Я слышал, как вы произносили слова, которые рассеивали тучи ненависти, слова дышащего чистотой Бетховена». Как и Роллан, Гессе беспокоится о будущем Европы; ему присуща так же религиозность, которой наделен Роллан, — желание найти мистическую родину всего человечества. «Мы должны сдвинуть локти, мы, которые отказываемся с отвращением от этой зверской бойни», — пишет ссыльный из Берна ссыльному из Женевы, автору «Жан-Кристофа».
Обессиленная Мия спит. Ее только что навестила пожилая госпожа Шуман, живущая неподалеку от Берна, дочь великого музыканта. Разговор был оживленным. И они слышали, как гигантский поезд, нагруженный углем, двигался из Италии по направлению к границе. Если Италия в свою очередь вступит в войну, то до каких же масштабов разрастется конфликт?
В Швейцарии, однако, до кровопролития далеко, но атмосфера становится все более суровой. Улицы плохо освещены, газ приходится экономить. Ограничена продажа продовольственных товаров, одежды, кроме самого необходимого. Мия волнуется: трое детей требуют больших расходов, банки работают плохо, а Герман не дает денег. Многочисленные эпидемии уже охватили Берлин. Неужели они дойдут и сюда?
87 
