Особенно,... 
56 
Священник прошел дальше и, аккуратно обойдя рассевшегося у стены костолицего, вышел к двери.
– Не сиди на камнях, простудишься, – посоветовал он.
– Ты лучше посмотри, как это дерьмо открыть! – зло отозвался с пола костолицый.
– А как оно вообще закрылось?
– Ты рясой за угол зацепил, когда мы падали, – нехотя пояснил сектант. – Вот и закрылась… Изнутри открыть невозможно.
Священник ощупал холодный металл и действительно никаких следов запоров не обнаружил, а внизу, в самом углу торчал прищемленный дверью кусок материи.
– Алексий поймет, что я здесь, – вслух порадовался он.
– А когда он придет, этот твой Алексий? – напряженно поинтересовался костолицый.
Священник не знал.
* * *
Шли часы. Оба невольных узника некоторое время кричали, но довольно быстро осознали, что это так же бесполезно, как бить друг другу морды: Алексий от этого быстрее не придет. А их судьба зависела именно от диакона. Каждый из них еще по разу обошел комнатку, но ничего нового не обнаружил – все те же кирпичные стены и все тот же сундук в углу. И тогда они расселись, как можно дальше один от другого, и замерли, ожидая развязки…
Спустя некоторое время отец Василий проголодался, потом захотелось пить. Но часов не было ни у того, ни у другого, и определить, сколько они уже здесь сидят, не было никакой возможности. Но хуже всего оказался холод, и поэтому вскоре оба уже стояли на ногах, время от времени разминаясь, чтобы заставить кровь бежать быстрее.
– Дубина! – ругался костолицый. – Медведь деревенский! И как тебя угораздило зацепиться?!
– Сам козел, – лениво парировал священник. – Не хрен было сюда переться! Что ты здесь потерял?
– Я еще перед тобой не отчитывался!
– Все равно ведь узнаю! – усмехался отец Василий.
– Если доживешь…
И на этом они снова замолкли: крушить ребра друг дружке не хотелось – оба понимали, что силы примерно равны и победителя может не оказаться.
Прошло еще некоторое время, и оба в конце концов уселись на сундук – старое дерево не так отнимало тепло. Священник уснул, опустив голову на колени, но постоянно просыпался от холода, подходил к двери, прислушивался и снова возвращался на место. То же самое периодически проделывал и костолицый.
Во рту совершенно пересохло, и оба, понимая, что без воды долго не протянут, обшарили руками пол и стены в поисках влаги, но и стены, и пол оказались на удивление сухи.
– Сколько, думаешь, без воды протянем? – первым нарушил молчание костолицый.
– Трое суток должны, – отозвался священник.
– А сколько уже прошло?
– Судя по урчанию в желудке, – усмехнулся отец Василий, – дня полтора-два…
– Есть еще время, – удовлетворенно потянулся костолицый; священник слышал в темноте, как захрустели его суставы.
И они снова умолкли и снова погрузились в дрему…
* * *
К предположительному исходу третьих суток оба были уже никакие. Они давно уже сели так, чтобы касаться один другого спинами и тем самым экономить тепло. А в их коротких, спонтанно вспыхивающих разговорах давно уже не было ни агрессии, ни злобы.
– Ты где так махаться научился? – спрашивал костолицый.
– В спецназе… А ты?
– В учебке натаскали…
– Так ты что, не из Америки приехал? – удивился священник.
– Че б я там делал? – усмехнулся сектант. – Или по роже не видно, что я расейский?
– Сейчас все смешалось, – вздохнул поп. – Разве поймешь?
– Твои проблемы. Я, например, людей понимаю…
– А что за учебка?
– Слушай, поп! – вспылил костолицый. – Ты меня достал! Какое тебе, на хрен, до меня дело?! Сидишь себе и сиди!
– Не хочешь, не говори, – пожал плечами священник.
Они замолчали, но, как ни странно, этот короткий разговор, похоже, сделал их еще ближе друг другу, словно ледок, разделявший их, окончательно лопнул…
* * *
Время шло, и тратить силы на разговоры уже не хотелось. Они даже на разминку вставали все реже и реже, бессильно ощущая, как стынут конечности и как вместе с теплом постепенно уходит из тел жизнь. Отец Василий давно уже грезил наяву: то ему виделась Олюшка возле плиты, и только он хотел спросить ее, а что она делает здесь, как понимал, что все дело в том, как он учится в семинарии, потому что семинария – это спецназ, а спецназ устал и хочет пить… очень хочет пить. И он то шел по сухой, холодной пустыне, то обнаруживал себя в сухих и холодных семинарских стенах, но везде только холод и жажда владели всеми его мыслями и чувствами, потому что вода и тепло были единственными ценностями на свете, достойными… Чего они были достойны? Отец Василий вздрагивал и на секунду выныривал из галлюцинаций, чтобы понять, что ничего на самом деле нет и единственная реальность – сундук под ним и теплая спина костолицего миссионера за ним.
56 
