Особенно,... 
89 
Боцман первым нарушил молчание.
— А ты знаешь, у меня в Питере любовь была… — Боцман вздохнул. — Там, знаешь, на улице Ракова есть гастроном, который построил зодчий из Кракова… Эх, да что и говорить. Как-то так вышло.
Я, знаешь, всегда хотел быть скрипачом
А вышло иначе, охрип и осип, даже на войне ранили. В живот.
— На какой войне? — не утерпел я.
— Между арабесками и иудами, — ответил Боцман Наливайко.
— Что за война такая? — возмутился я.
— Ты молчи, не перебивай. Я лучше тебя знаю — какая. Ты меня ещё спроси, на чьей стороне мы были.
Я, пользуясь возможностью, спросил, но он не ответил.
— Да. Я вот теперь, среди акул и альбатросов, с трубкой рассекаю, команда собакой называет, гейши валюту требуют. Пью много… А ведь сейчас стоял бы себе во фраке, пиликал бы людям на радость, в Милан позвали бы, в Париж… А тут наелся гнилого сыра и рад.
— Да нет, всё правильно. Так лучше. Скрипачам тоже не сладко… — забормотал я и понял, что чувство зависти к Боцману окончательно оставило меня.
XXVII
Веселясь и танцуя, порыгивая и попукивая, продолжали мы свой путь.
Штиль сменился лёгким ветерком, затем сильным попутным ветром.
Он усиливался и, наконец, набился нам в уши и заткнул рты. Подгоняемые этим ветром мы летели наискосок через параллели и меридианы. Какой-то полуостров без материка проскочил слева, а какие-то острова — справа.
Когда мы проплывали мимо них, ветер на секунду утих, и чей-то голос над ухом выдохнул:
— Лимбургский сыр умер.
Но что это означало, никто не понял.
Ветер крепчал и вскоре достиг сорока и более градусов. Что было делать? Мы поступили как обычно — с упованием на журнал Mariner's Magazine из судовой библиотеки и Кондратия Рылеева, который вытащил на палубу целую стопку книг классиков и начал руководить спасением корабля. Повинуясь им всем, мы убавили блинд и приготовились убрать фок-зейль. Но погода становилась хуже; осмотрев, прочно ли привязано наше зенитное орудие, мы убрали бизань. Корабль находился в открытом море, и было решено лучше идти под ветром, чем убрать все паруса и отдаться на волю волн. Мы взяли рифы от фок-зейля и поставили его, затем натянули шкот. Румпель лежал на полном ветре, точно так же как и лежала половина команды. «Алко» стоял пистолетом при полной волне. Мы закрепили спереди нирал, но парус с грохотом лопнул. Тогда мы спустили рею, сняли с неё парус и рассовали по сусекам весь такелаж.
Теперь ветер был ужасен, гадок, отвратителен и противен. Совершенно невозможно было понять даже — куда он дует. Мы натянули тали у ручки румпеля, чтобы облегчить рулевого. Рулевой облегчился, но это делу не помогло. Мы не думали спускать стеньги, но оставили всю оснастку, потому что корабль шел под ветром, а известно, что стеньги помогают управлению кораблем и увеличивают его ход, тем более что перед нами было открытое море. Когда буря стихла, поставили грот фок-зейль и легли в дрейф. Затем мы доставили к этому бизань, большой и малый марсели, а так же страсбург. «Алко» шёл на северо-восток при юго-западном ветре, хотя, может, всё было наоборот. Мы укрепили швартовы к штирборту, ослабили брасы у рей за ветром, сбрасопили под ветер и крепко притянули булини, закрепив их. Мы маневрировали бизанью, стараясь сохранить ветер и поставить столько парусов, сколько могли выдержать корабельные мачты.
Наконец, мы заебались так, что самим стало тошно.
— А может, на машинном ходу пойдём? — спросил, наконец, Кондратий Рылеев.
— А что, у нас ещё и машина есть? — заинтересовался Капитан.
— Ну, есть или нет — я не знаю, — отвечал расторопный Боцман, — но три механика пайку жрут, нос не воротят. На авральные работы их из машинного отделения не выманишь.
Мы спустились вниз и открыли дверь в машинное отделение. Там аккуратно, рядком, спали три механика — старший, средний и младший.
Мы подняли их, изрядно недовольных, и заставили запустить машину. Заревел огонь, забурлила вода, что-то потекло по медным трубам. Застучало, заскрежетало всё. Воздух наполнился судорогами и смятением.
"Алко" встрепенулся, горделиво повёл корпусом и полетел вперёд, разбрасывая вокруг обрывки волн и мыльные пузыри земли, иначе называемые морской пеной.
XXVIII
Всех встреченных путешественников мы расспрашивали о Золотом Сруне, но они явно были некомпетентны, а те, кто был компетентен — были неразговорчивы. А те, кто был разговорчив, тот был некомпетентен. В общем, дело было дрянь с нашим информационным обеспечением.
89 
