26 
— Я имела в виду именно то, что сказала, — она вспыхнула, с трудом поднимаясь на ноги, чтобы стать перед ним, храбро встретив его горящий неистовством взгляд.
— Я тоже, — пробормотал он, поднимая руку и рассеянно поглаживая ее обнаженное плечо одним пальцем, прикосновением легким и нежным, будто крылья бабочки. У Джессики перехватило дыхание, и она стояла совершенно неподвижно, пока эта ласка не довела ее до потери контроля, и она задрожала. Палец переместился от её плеча к шее, а затем двинулся вверх. Взяв ее за подбородок, Николас приподнял ее лицо.
— Ты уже решила, хочешь ли поплавать со мной? — спросил он, в то время как его взгляд опустился к ее губам.
— Я… да. Я хочу сказать, да, я решила, и нет, я не хочу этого, — объясняла она в смятении, и уголки его рта приподнялись в кривой улыбке.
— Тогда я предлагаю пойти прогуляться, чтобы хоть чем-то отвлечь меня. Если мы останемся здесь на весь день, ты знаешь, что произойдет, так что, решать тебе, Джессика.
— Я вообще не приглашала вас оставаться, тем более на целый день! — заявила она с негодованием, отпрянув от него.
Он уронил руку и внимательно смотрел, как ее щеки заливает румянец.
— Ты боишься меня, — заметил он с некоторым удивлением.
Несмотря на смелое, дерзкое противостояние, в ее глазах отразился настоящий страх, и он нахмурился.
— Что есть такого во мне, что пугает тебя, Джессика? Ты боишься меня как мужчину? Твой опыт с другими оказался настолько скверным, что ты боишься моих любовных ласк?
Она в оцепенении уставилась на него, будучи не в состоянии сформулировать ответ. Да, она боялась его, как никогда раньше никого не боялась. Он был настолько вне закона — нет, не то. Он устанавливал собственные законы, его влияние было огромным, он являлся практически неприкосновенным для любой власти. Она уже знала, что слишком уязвима в своих чувствах к нему и у нее нет никакого оружия против него.
Но он ждал ответа, и его лицо каменело, по мере того как она невольно отодвигалась. Она сглотнула и испуганно прошептала:
— Вы… вы не поймете, Николас. Я думаю, с вами женщина будет в хороших руках, если можно так выразиться, ведь так?
— Мне нравится думать, что так, — протянул он. — Но, если дело не в этом, Джессика, то что во мне такого, что заставляет тебя вести себя настороженно, будто испуганная лань? Обещаю, что не стану тебя бить.
— Не станете?
Произнесенные дрожащим шепотом слова едва слетели с ее губ, как он в два гибких шага сократил расстояние между ними и схватил ее. Джессика издала встревоженный крик и попыталась вырваться. Обняв ее за талию левой рукой, он решительно притянул ее к себе, правой одновременно схватив горсть ее рыжевато-каштановых волос, и потянул за них, запрокидывая ее лицо вверх.
— Теперь, — проворчал он, — скажи мне, почему ты боишься.
— Вы делаете мне больно! — закричала она в гневе, который немного изгнал из нее инстинктивный страх. Она ударила его в голень, и он издал приглушенное проклятие, выпустив ее волосы, но взамен хватая за плечи. Держа ее в плену, Николас сел на диван с нею на коленях, прижимая сопротивляющееся тело. Борьба была крайне неравной, Джессика, наконец, исчерпала силы и, покоренная, тихо замерла на его руке, такой твердой и неподатливой за ее спиной.
Он хмыкнул.
— Независимо от того, в чем состоят твои страхи, ты определенно не боишься сражаться со мной. А теперь, маленькая тигрица, расскажи, что тебя беспокоит.
Джессика устала, слишком устала, чтобы бороться с ним прямо сейчас. Она начинала понимать, что, в любом случае, делать это бесполезно. Он был полон решимости поступить по-своему. Вздохнув, она уткнулась лицом в его плечо и втянула носом теплый, грубоватый мужской аромат, немного отдающий потом в результате их борьбы.
Что она могла сказать? То, что она боялась его физически, потому что не знала еще ни одного мужчины, и это был инстинктивный страх девственницы? Николас никогда не поверит ей, ведь он предпочитает верить байкам, что многие мужчины имели ее в любовницах. И она не могла сказать ему, что боялась своих чувств к нему, что слишком уязвима перед его властью над нею, иначе он использует это знание против нее.
И тут ее осенило. Он сам подкинул ей идею. Почему бы не позволить ему поверить, что с ней настолько плохо обращались, что теперь она боялась всех мужчин? Кажется, он готов принять такое объяснение.
26 
