67 
— Что? — машинально переспросила погруженная в свои мысли Муся.
— Да вся наша жизнь. Существование бренной плоти в определенном отрезке времени. Окисление клеток, в итоге приводящее к смерти и тлению. То же самое ждет и наших детей, в которых мы сейчас пытаемся видеть оправдание и даже смысл нашего существования. И их детей тоже. И так далее. Моя мать растолстела, как бегемотиха, и живет только телесериалами и пирогами с тортами, отец помешался на политике. А жизнь себе течет и течет. Как вода в нашей речке. Мимо нашего города. Мимо десятка других точно таких же населенных пунктов, где живут сытые и голодные, праведные и грешные.
— Это и называется промысел Божий.
— Брось. — Настена со злостью загасила в пепельнице недокуренную сигарету. — Может, еще скажешь, что наша тоска, хвори, жизненные неурядицы тоже дело рук Господа? Если так, то зачем он вообще позволил нам родиться на белый свет? Неужели только для того, чтобы наблюдать за жалкими судорогами нашей души и получать от этого моральное удовлетворение?
Муся лишь тряхнула головой. Ее саму нередко обуревали мысли подобного рода, но она гнала их от себя. Она была оптимисткой по натуре, хоть и не любила этого слова, в которое ее мать вкладывала совершенно иной смысл. Ну да, мать верила безоговорочно, что зло так или иначе когда-то отступит и мир заполонит добро. Ее вера была глобальной и уж слишком абстрактной. Муся же любила все конкретное, что можно примерить на себя и своих близких. Любить все человечество, как это делала мать, казалось ей, мягко выражаясь, странным и… Она поежилась от внутреннего неуюта. Мать давно умерла, а она все продолжает вытаскивать на Божий свет фрагменты из своего детства, пытаясь углядеть в них прообразы последующих бед, обрушившихся на нее. И всегда почему-то виноватой выходит мать с ее жестокой и в то же время беззащитно-наивной моралью. Давно пора, как выражаются алкаши, с этим завязать.
— Каждый мой новый день отличается от только что прожитого разве что телепрограммой, да и та стала ужасно однообразной — одни и те же фильмы крутят по сто раз по всем каналам, ну, а от прочих передач у меня начинаются колики, — жаловалась Настена.
— Заведи любовника, — предложила шутки ради Муся.
— Пробовала и это лекарство. Но вся беда в том, что мой Митька в постели настоящий профи, тот же оказался дилетантом. Потом я долго не могла от него отвязаться — стишки присылал по почте, звонил по телефону и заводил Влада Сташевского. «Позови в ночи, и я приду, а прогонишь прочь — с ума сойду», — фальшиво пропела Настена. — Словно мы не взрослые тети и дяди, а недоразвитые дети.
— Мы все в любви дети, — вырвалось у Муси.
— Вот потому нас и дурит каждый, кому не лень.
Это уже был явный камешек в огород Муси, но она сделала вид, что не поняла. Только Настена была не из тех, кто останавливается на полпути.
— У вас с ним уже окончательно разведены мосты? — с любопытством спросила она.
— С кем? — не сразу поняла Муся.
— С твоим Феллини. Аннушка сказала, он теперь сам собирается ставить фильмы.
— Мы остались в приятельских отношениях, — задумчиво сказала Муся.
— Он хотя бы подкидывает тебе бабки?
— Зачем? Своих хватает.
— Тоже скажешь. Я догадываюсь, сколько нынче платят детсадовскому музработнику.
— Я даю частные уроки. — Муся поперхнулась дымом и громко закашлялась. — У меня много учеников.
— Понятно. Значит, этот тип оказался большим старым жмотом.
— Павел содержит дом, в котором живет Ванька.
— Он хотя бы догадался сделать на него завещание?
— Понятия не имею. — Муся рассеянно покачала головой. — Мы не касались этой темы.
— Мамочка, я хочу на улицу, а Анюта говорит, там мокро и холодно. — У влетевшего на кухню Ваньки был возбужденный и взъерошенный вид. — Настена тоже хочет погулять. Я буду катать ее на санках. Скажи Анюте, чтобы она разрешила нам.
— Сейчас скажу, Ванька. Может, Настек, и мы с тобой пройдемся? Вечер просто волшебный. — Она вздохнула, в который раз подумав об Алеше. — Так и кажется, что вот-вот случится чудо.
…Ванька угомонился рано. Муся и Анна Герасимовна еще посидели какое-то время на кухне, болтая на разные бытовые темы. Потом Анна Герасимовна стала зевать и ушла к себе — она занимала бывшую комнату Мусиной матери.
67 
