69 
Морозини всегда терпеть не мог крутиться вокруг да около – как в повседневной жизни, так и в делах.
– Нельзя ли немного пояснее? Что все это означает?
– Что я располагаю достаточным влиянием для того, чтобы ваше дело рассматривалось более серьезно и чтобы полиция захотела заняться поисками настоящего убийцы. А она этого делать не собирается, потому что у нее и без того есть вполне подходящий человек на эту роль...
– Подходящий? А как же насчет правосудия?
– О, это!
Жест, сопровождавший короткое восклицание ювелира, был куда более красноречивым, чем слова.
– Понятно! В таком случае объясните мне, пожалуйста, что подразумевается в моем случае под благоразумным поведением?
– Вам следовало бы поделиться со мной теми сведениями, которые сообщила вам ясновидящая.
Впервые за долгое время на лице Морозини появилась насмешливая и вместе с тем беспечная улыбка.
– Вы хотите знать, что ждет меня в будущем? До чего трогательно!
– Момент для шуток выбран неудачно. Я хочу знать, что она рассказала вам об изумрудах...
– Каких изумрудах?
– Не прикидывайтесь наивным: тех самых, которые называют проклятыми камнями...
– ...и которые очень не хотелось бы вновь увидеть вашему правительству, но на которые вам очень хотелось бы наложить руку?
– Да, для того, чтобы навсегда их уничтожить! И я уверен в том, что Саломея Га-Леви кое-что знала об этом.
– Почему? Потому что она была еврейкой? Что же вы сами у нее не спросили, раз верите в это?
– Я не то что верю, я в этом уверен. Однажды она сделала... скажем, полупризнание кое-кому, кто мне об этом рассказал. Одной женщине, которую она очень любила...
– Похоже, она неудачно выбрала человека, которому можно было довериться. И что дальше?
– Она хотела открыть тайну лишь тому мужчине, который, как ей было известно, когда-нибудь придет и которому она отдастся. Она отдалась вам: следовательно, она вам рассказала...
– Вы довольно много знаете! В таком случае меня удивляет, что вы при такой твердой убежденности не попытались заставить ее заговорить. Эта страна всегда славилась своим умением добиваться вынужденных признаний.
Ибрагим Фахзи, отвернувшись, уставился на закрытую дверь, и на его широкой физиономии появилось смущенное выражение.
– Все эти средства оказались бы бессильны против нее... и потом, тому, кто попытался бы к ним прибегнуть, пришлось бы иметь дело с Гази.
– Ататюрком? Он интересовался ею?!
– Саломея была очень известной гадалкой. Мустафа Кемаль когда-то сам обращался к ней перед тем, как прийти к власти. И мы знали, что впоследствии он ее оберегал для того, чтобы в случае необходимости снова воспользоваться ее даром ясновидения...
– Плохо он ее берег, раз ее убили.
– Раз вы ее убили, – мягко поправил ювелир. – И потому вам не приходится ждать снисхождения. Вас повесят, дорогой князь, если только я в это не вмешаюсь.
– И каким же образом в этой ситуации вы можете в это вмешаться?
– Возможно, я знаю убийцу: несчастный человек, безнадежно в нее влюбленный, человек, который не смел к ней приблизиться и не смог перенести того, что она отдалась другому.
– Похоже, в ту ночь в доме было полным-полно народу. Но ведь он должен был бы убить меня, а не ее!
– Не беспокойтесь, эта мысль ему тоже приходила в голову... иначе он не стал бы на вас доносить; но все-таки именно она была главной причиной его страданий. Она должна была погибнуть.
– Ну, в таком случае все складывается замечательно! Расскажите все это властям, и пусть меня выпустят на свободу!
Ибрагим Фахзи устремил на узника хитрый взгляд, каким смотрит человек себе на уме, надеясь, что удастся провернуть выгодное дельце и при этом не переплатить. С подобным взглядом Морозини уже не раз встречался в самых разных уголках планеты и хорошо знал, что он означает.
– Вы можете быть уверены, что я это сделаю, как только вы расскажете мне, что открыла вам Саломея.
– Господи, да с чего вы взяли, что она мне что-то открыла?
– Не увиливайте, я в этом абсолютно уверен, и мы только попусту теряем время. Скажите мне, что вы узнали, и через два часа вас выпустят на свободу.
– Или казнят!
И, внезапно расхохотавшись, отчего посетитель пришел в полнейшее недоумение, Альдо воскликнул:
– Да вы за дурака меня принимаете, дорогой мой! Я вам все расскажу, – допустим, мне есть что рассказывать! – и вы преспокойно обо мне забудете, тем самым одним выстрелом убив двух зайцев: вы получите то, что хотели, а я уж точно не смогу путаться у вас под ногами, разыскивая камни. Неплохо придумано!
69 
