Но... читается легко и любовь-морковь
268 
Приспустили паруса, медленно пошли вдоль берега.
– Вон бухта неплохая, может, пристанем? – предложил Орвуд. – Размяться охота. – Дитя подземелий, он с трудом переносил морской образ жизни.
– Ни в коем случае! Там, слева, смотри! Скелет! – Ткнул пальцем Эдуард. – О, а вот еще! И еще! Фуу! – В самом деле весь остров был усеян скелетами. – Давайте поскорее отсюда уплывем! Не к добру они тут!
– Чу! Слышите?! – Лицо Аолена вдруг сделалось вдохновенным, как у поэта или менестреля.
– Слышим, – кивнул Хельги без всякого вдохновения. – Поют гдето… Ну что, ставлю паруса?
– Нет, подожди! – схватил его за руку эльф. – Пройдем вокруг острова. Я хочу это слышать!
И вот они появились. Прекрасные девы, обнаженные и крылатые, сидели на скалах. Ветер развевал их черные волосы, а из алых уст лилось волшебное пение. Неземной красоты звуки сливались в стройный хор, становились все громче, призывнее. Уже различимы стали какието непонятные слова, ибо пели девы на красивом мертвом языке латен.
Хельги внимательно вслушивался, пытаясь уловить смысл. Он плохо знал латен, стыдился, потому что Макс сказал однажды: «Все демоны знают хотя бы латынь» [1], и старался не упускать возможности попрактиковаться.
– Эй! Держите! Держите его!!! – Резкий крик заглушил звуки песни. – Ой, он сейчас за борт прыгнет!!! – Это вопила Энка с мачты.
Хельги обернулся и увидел: с тем же идиотски вдохновенным выражением на лице Аолен лез через борт!
– Ты куда? Спятил? – От удивления Хельги сдернул его вниз не совсем деликатно, за штаны.
– О, не удерживай меня, я хочу к ним, к ним! – лепетал эльф.
Хельги взглянул ему в глаза и отшатнулся. Они были совсем белыми, подернутыми странной поволокой. А рядом уже карабкался осоловелый Рагнар. И Орвуд! И Эдуард, и даже Ильза… Все они стремились навстречу сладостным звукам, зачарованные до полной невменяемости.
Что оставалось бедному Хельги? Рагнара так просто не стащишь. Да и рук не хватит всех удерживать. Спасибо, подвернулась тяжелая швабра. Пришлось бить и молить всех богов, чтобы не перестараться. Он не умел так точно, как Энка, рассчитывать силу удара.
А сильфида уже спешила вниз, но вовсе не на помощь, как полагал демон.
– Это сирены! – выговорила она побелевшими губами. – Они нас заманивают! Запри всех в трюме, пока не очухались… Силы Стихий! Да я сейчас сама к ним прыгну!!! Бей и меня! Скорее! – Разум еще оставался при ней, но уже не контролировал действия.
– Боги Великие! Хельги! Зачем ты их убил?!! – Это на крик выскочила Меридит. По поручению Ильзы она рубила на камбузе солонину и пропустила все самое интересное.
Хельги не дал ей опомниться. Он не знал, действует ли на дис пение сирен, а потому решил не рисковать и уложил сестру по оружию рядом с остальными. Быстро стащил бесчувственные тела в трюм, надежно запер.
И остался один на один с хищными девами.
А те заливались соловьями, принимали обольстительные позы и страстно простирали изящные ручки, правда, с недевичьими когтями. И лилась, лилась над морем песня, гибельная и прекрасная. Околдовывала, манила…
Ха! Не на того напали!
Искусство Хельги уважал. Ну, там, живопись; скульптуру, поэзию всякую. Мог и танцы посмотреть, если Энка заставит. И в Эттесском театре бывал, шла драма «Варсалина», из жизни коронованных особ. Ничего, терпел.
Но что касается музыки – нет, нет и еще раз нет! Это не для его нервной системы! А главное, он давно заметил: чем больше чьимто пением восхищаются окружающие, тем ему от этого пения тоскливее. Например, когда фьординги орут висы – ничего, слушать можно, даже интересно. А когда королевские комедианты в Конвелле на площади пели оперу в честь именин инфанта – челюсти свело, будто неспелый крыжовник съел.
Так что пение сирен, за «счастье» услышать которое тысячи моряков заплатили жизнями, его, мягко говоря, не очаровало. И решил он их просто перестрелять, благо в поле зрения попадало не так много певиц, колчана на три, не больше.
Принес лук. Прицелился… И опустил. Опять прицелился, и опять опустил. Стрелять в голых безоружных дев было ему както не с руки. Те же, неправильно истолковав его колебания, поддали вокалу: «О аммоор! Амоор! Амоор!» – распевали они. Пожалуй, во всем свете у одного лишь подменного сына ярла Гальфдана красивое латенское слово «любовь» могло вызвать подобную ассоциацию!
268 
