23 
В самом деле, ни единого звука. Ни движения.
В окнах домов не было рам. Одни просто зияли черными провалами, другие закрывала бумага, на которой искусной рукой были нарисованы рыбы, птицы или символические изображения животных.
— Так что будем делать? — спросил Тим.
— Дойдем хотя бы до опушки. Нас все равно трудно заметить за сухостоем, лианами, за всем этим переплетением колючих кустарников и деревьев. Оттуда можно добраться до окраины деревни по маисовому полю.
— ..пока прямо на нас не выскочит десяток краснокожих дьяволов. Может быть…
Договорить он не успел. Словно повинуясь неведомому сигналу, деревня вдруг очнулась. Двери из дерева, оленьих шкур или просто из перевитой лозы распахивались одна за другой, и население радостно высыпало на праздник смерти, в который превратятся для них нескончаемые муки пленника.
С диким криком бросились мужчины, женщины и дети к глиняному помосту и встали там широким кругом, в центре которого оказались барабан и столб с привязанной жертвой, несмотря на неудобную позу, пленнику все же, по-видимому, удалось уснуть, и вот теперь он в ужасе жмурился, понимая, что подошел час его смертных мук.
Окружавшие пленника люди больше походили на дьяволов. Смуглые тела мужчин натерты жиром, они совсем голые, если не считать крохотного квадратного фартучка спереди и сзади. Головы выбриты наголо, оставлена лишь одна длинная черная прядь с привязанными к ней разноцветными ленточками, лица раскрашены черной, белой, красной краской, образующей узоры из квадратиков, кружков и ромбов. На ногах у них мокасины из темной кожи и высокие матерчатые гетры красного или синего цвета. На женщинах рубахи до колена, у молодых сзади мешок, концы которого завязываются на лбу, а в мешке по одному, а то и по два младенца.
Небо теперь стало ярко-красным, и дымки, тянувшиеся над крышами домов, за которыми катила свои коричневатые, гладкие, как зеркало, воды Освего, приобрели розоватый оттенок. Еще минута — и солнце зальет трагическую картину своими живительными лучами, став вопреки своей природе глашатаем смерти.
Руки Жиля крепче сжали мушкет, он заранее проверил заряд. Турнемин уже решился, если не останется ничего другого, всадить пулю в лоб худому пленнику, чье лицо невозможно было рассмотреть из-за большой седой бороды. Старик заметно дрожал, ожидая неминуемой смерти, но это не могло его спасти: ирокезы придумывали самые долгие и изощренные пытки как раз для тех, кто их боялся. Если они кого и миловали, то только за необычайную стойкость и мужество под пытками.
Восходящее солнце залило все вокруг своим сиянием, и тут распахнулись двойные створки дверей дома вождя, в сопровождении своих воинов на пороге показался Кионтвогки, более известный под именем Корнплэнтера или еще Хэндсамлейка , — он ни капли не изменился, и Турнемину даже почудилось, что время вдруг повернуло вспять.
Почти одного роста с бретонцем, вождь ирокезов был красив необычайно, красотой дикой, вместе с тем безмятежной, чему и обязан был последним из своих имен, а вид у него был впечатляющий.
На тело цвета светлой меди с великолепными рельефными мышцами — он специально их подчеркивал многочисленными серебряными украшениями — был наброшен пурпурный плащ, чуть ли не королевская мантия. Нечто вроде короны, тоже из серебра тонкой работы, сжимало его выбритую до макушки голову, а саму макушку украшал удивительный букет из волос и разноцветных перьев. Серебряные цепочки, такие длинные, что концы их падали ему на плечи, оттягивали необыкновенно длинные мочки ушей, а продевались они в отверстия, куда свободно мог пройти палец. На вид Корнплэнтеру было лет двадцать шесть или двадцать семь.
Вождь выглядел таким величественным, что Жиль, хоть и знал прекрасно его безумную жестокость и ненависть к своим белым собратьям, глядел на него как зачарованный, затаив дыхание. А когда Тим дотронулся до его руки, даже вздрогнул.
— Ребенок! — чуть слышно выдохнул американец. — Смотри…
Поглощенный созерцанием своего врага. Жиль не заметил, как рядом с Корнплэнтером появился мальчик, почти скрытый складками его плаща, — рука вождя лежала на плече ребенка. При виде сына, которому было теперь лет пять, сердце Турнемина сильно забилось, и он покраснел от гордости: никогда еще ему не приходилось видеть мальчика красивее. Словно статуя из золота.
Длинные шелковистые пряди волос, стянутые налобной повязкой, расшитой яркими узорами, блестели на солнце и, ниспадая на плечи, почти терялись на точно такой же золотистой коже. Загорелое личико ребенка с изящным профилем, напоминавшим Турнемина, и ярко-синими глазами ничем не походило на мордашки других малышей племени.
23 
