Лёгкий, ненавязчивый романчик 
115 
Супругу Освальда, послушно собирающую ветви остролиста и можжевельника. На черных ее юбках позолоченные ленты смотрятся неуместным украшением, и Таннис знает - будь воля этой женщины, ленты отправились бы в камин, а следом за ними - ветви можжевельника.
И колючий остролист.
Делать венки Таннис умеет. И сгибает тонкие прутья, перевивает медной проволокой и теми же золотистыми лентами. Вывязывает банты. Крепит золоченые шишки…
…свечи.
- У тебя замечательно получается, деточка, - цокает языком Марта, и Ульне, обернувшись, одаривает кивком, надо полагать, одобряет.
Супруга Освальда кривится, и когда обе старухи отворачиваются, наклоняется к Таннис и шипит:
- Мой муж меня любит!
Ей так хочется в это верить.
Таннис молчит.
- Он знает, что я не способна подарить ему ребенка, - на ее бледном лице появляется обиженная гримаса. - Я слишком больна… опасно…
…он врет ей, как некогда врал самой Таннис. Сливами, платьем, косичками… заботой, которую она полагала искренней… и наверное, она была искренней, вот только когда Освальду понадобилось уйти, он ушел и не оглянулся.
- Мне приходится терпеть тебя… - недоделанный венок выпадает из рук женщины, и ветви рассыпаются, а можжевельник теряет черные ягоды. - Но когда-нибудь твой ребенок назовет мамой меня…
Таннис закрывает глаза.
Ненависть заразна, и тянет воткнуть в глаз женщины ветку… остролиста.
Или можжевельника.
И золотую ленту на шее затянуть потуже, запирая злые слова.
- Леди, - старик в напудренном парике возник из-за ширмы, и при его появлении замерла престарелая горничная. - Вас хотят видеть.
Он обращался к Таннис. И смотрел на Таннис. А глаза были пустыми, как и у всех в этом доме… стеклянными, точно, теми стеклянными, которые продавались в лавках цирюльников по полдюжины за шиллинг…
- Он любит меня, - прошипела вслед супруга Освальда, завязывая ленту узлом, не замечая израненных остролистом пальцев.
Любит?
Он способен любить?
Таннис думала об этом, глядя в бледное лицо человека, которого, оказывается, никогда-то не знала. Он же смотрел на нее… в руках держал перо, и кончик его касался блеклых губ.
- Садись, Таннис.
Низкое кресло, жесткое. И древняя подушечка не делает его мягче. У кресла изогнутая спинка, на которую не получается опереться, и Таннис приходится держать спину прямо.
- Я доволен тобой.
Между ними - широкий стол.
Бумаги. И шар стеклянный из тех, которыми пользуются шарлатанки на ярмарках. Но они заполняют шары пророческим дымом, этот же - пустой. Тонкое стекло испещрено медными узорами.
- И рад, что нам удалось достигнуть взаимопонимания.
- И я… рада.
Рисованная улыбка. Чужой голос.
И старый канделябр на семь свечей, а горят - лишь четыре… детская загадка. Сколько свечей осталось? Кейрен такие любил, логику развивают, так он говорил.
А Таннис злилась.
Поначалу у нее не выходило найти правильный ответ.
- Надеюсь, тебе нравится здесь?
Забавный вопрос. Нравится ли безумцам лечебница? И заключенным тюрьма? Нравится ли медленно терять рассудок среди пыли и ненависти?
- Да, - Таннис смотрела на свечи. - Все очень… дружелюбны.
Он улыбнулся. А улыбка прежней осталось, и на миг полыхнула надежда, что Войтех рассмеется, сбросит чужую маску и скажет:
- Обманули дурачка, на четыре кулачка… дурочка ты, Таннис, если поверила…
Как есть, дурочка, круглая, если продолжает надеяться на чудо. Не засмеется, и улыбку убрал, руку протянул отодвинув с пути канделябр. И свет свечей преломился в выпуклых боках стеклянного шара.
- На мою супругу не обращай внимания. Женская ревность…
- Конечно.
- Таннис, я не причиню тебе вреда, - сказал Освальд, поднимаясь. - Да, я хочу тобой воспользоваться и это может выглядеть циничным… и грубым…
Он ступал медленно, и некогда роскошный ковер скрадывал шаги.
- Однако я честен с тобой.
- И ты меня отпустишь?
- Мы оба знаем, что нет. Но я оставлю тебе жизнь, - Освальд остановился за креслом, и руки его легли на виски. Таннис замерла.
Ледяные влажноватые пальцы. А если они проберутся в мысли, в те мысли, которые она очень тщательно скрывает?
- Более того, я постараюсь сделать так, чтобы жизнь эта была приятна…
Пальцы подслушивали пульс.
- Ты очень красивая женщина, Таннис… сильная… умная…
115 
