91 
— Завтра ты поправишься, — Сверр забирается в постель, и Кэри подвигается, чтобы ему хватило места.
— Завтра — нет.
Доктор раскручивал бинты и ковырялся в ране, выпуская гной. Было больно и гадко. И Кэри в который раз обещала себе, что больше не будет нарушать правила и убегать из дому.
— Тогда послезавтра, — Сверр забирает половину подушки. — Послезавтра ты точно поправишься. И мы будем играть.
— В прятки?
В старой усадьбе тысяча укромных уголков.
— В прятки, — соглашается он, обнимая Кэри.
— Тогда чур ты водишь!
Прятаться Кэри нравилось куда больше, чем искать.
— Конечно…
…раз-два-три-четыре-пять…
В тишине дома, другого дома, который теперь принадлежал Кэри, раздался знакомый шепот. И тень старого вяза скользнула по стене, норовя дотянуться до постели.
…я иду тебя искать.
Глава 17
Его жена была ребенком.
Наивным одиноким ребенком, который потерялся в слишком взрослом мире.
Белые волосы. Желтые глаза.
…у Лэрдис были голубые, полупрозрачные, льдистые. И даже в минуты близости в них не появлялось и тени тепла.
Брокк вернулся в гостиную. Огонь в камине почти погас, а запах Кэри остался, он прижился в доме, сделавшись столь же неотъемлемой частью его, как привычные ароматы камня и железа, дерева, старого лака, канифоли и многого иного.
Дождя.
И влаги, которая пробиралась сквозь заслоны стен. Угля. Огня. Каминных решеток, что темнели, сколь бы рьяно не начищали их.
Брокк опустился в кресло и прикрыл глаза. Он устал и стоило бы лечь спать, но сегодня сны будут тяжелы. В них вернутся дракон и алые цветы огня, раскрывающиеся в небе над мраморным городом. И уж лучше полудрема, окно, дождь и вино, к которому Кэри так и не притронулось.
Терпкое. И кисловатый запах винограда ненадолго перебивает прочие ароматы. Вино ласкало нёбо, оставляя земляничное летнее послевкусие.
…Лэрдис не любила осень.
Сырость. И тоска.
Туманы.
Солнце, которое появляется ненадолго, лишь дразнит светом, заглядывая в узкие окна съемной квартиры…
…мой супруг, конечно, не ревнив, но стоит соблюдать правила игры, — и длинные пальцы замирают у подбородка. Ноготки остры, а на бледной коже проступают темные узоры обручального браслета. И Лэрдис, поймав взгляд Брокка, раздраженно поправляет манжет. — Не думай о нем.
— Он вернется.
— Когда-нибудь вернется, а потом вновь уедет… и вновь вернется, — Лэрдис отступает, но не убирает руку, заставляя его тянуться за лаской. И Брокк сдается. В этой игре он всегда проигрывает. Он пытается поймать ее пальцы губами, но Лэрдис смеется. — Вся жизнь, мой мальчик, это череда встреч и расставаний.
Сегодня у нее настроение поговорить.
И когда Брокк ловит ее, зарывается носом в светлые волосы, желая пропитаться запахом лаванды — нет, кажется, аромата чудесней — Лэрдис раздраженно бьет по руке.
— Успокойся. И… ты не мог бы надеть перчатку?
— Прости.
Он снова забылся.
Ему еще кажется, что металл способен чувствовать. Брокк пытается уловить оттенки, запомнить их. Гладкость кожи Лэрдис. Ее тепло. И легкость локонов… влагу, когда каплям воды случается коснуться железа. И шершавую шкуру камня… скользкий лоск старых обоев. Тиснение, шершавые царапины на мебели. Ласку старого бархата.
Брокк знает, что все это — иллюзия, которую создает его разум на основе его же воспоминаний, но он готов цепляться и за иллюзию. А Лэрдис наблюдает за ним. В ее глазах…
Что там было?
Скука.
Все игрушки рано или поздно надоедают. И Лэрдис, повернувшись спиной, говорит:
— Будь добр, помоги.
Ее корсет зашнурован туго, а от белья исходит тот же, дурманящий лавандовый аромат, от которого Брокк теряет голову. Он целует шею, и плечи, ласкает розовое ушко с жемчужной серьгой…
— Ты забавный мальчик, — Лэрдис совершенна. В ней нет стеснения, но и в наготе своей она не выглядит развязной. — Но нам придется расстаться.
— Твой муж возвращается?
Брокк знал, что этот момент наступит. И считал дни, часы, минуты, собирал свое беззаконное ворованное счастье, утешаясь тем, что еще осталось время.
Или нет?
— И это тоже, — Лэрдис поворачивается на бок. Она лежит, опираясь на локоть, вытянувшись, и розовые ступни упираются в спинку кровати.
91 
