123 
– Сырое – нет.
– Оборотни едят сырое. – Пиркко все еще держала яблоко на ладони, поглаживая пальцами левой руки.
– Не все.
Она не услышала меня.
– Без мяса у тебя не будет сил. Тогда ты умрешь слишком быстро. И мой муж будет недоволен.
Я не хочу слушать ее. И в то же время не желаю, чтобы Пиркко уходила. Она – единственная, кто заговорил со мной. А я устала от молчания.
– Ты вышла замуж?
Она вздернула подбородок и одарила меня насмешливым взглядом.
– Мой супруг – кёниг. Ты увидишь его.
И Пиркко бросила яблоко. Не потому, что боялась передать его в руки мне, но потому, что брезговала прикасаться к такой, как я.
Яблоко упало на кучу соломы.
Хорошо.
Выдержала плотная кожура, чуть бочок примялся, а так… Я подняла это яблоко и прижала его к щеке. Теплое. Странно, мне казалось, я потеряла способность ощущать тепло. А еще живое. В нем – капля солнца, запертая в сладком соке, от которого пальцы станут липкими, и в белой хрустящей мякоти, в гнезде из зерен. Каждое прорастет, если брошу, но…
Но не в этом дворе.
– Из тебя даже оборотня не вышло, – вздохнув, заметила сестрица. И, пробежавшись пальцами по монетам ожерелья, поинтересовалась: – Почему ты ни о чем не спрашиваешь?
Молчи, Аану. Она здесь не для того, чтобы помочь тебе. Ей просто любопытно.
– О чем?
К яблочной кожуре прилипли былинки, и я снимаю их пальцами, пытаясь вернуть прежний восковой блеск.
– Например, – острые ноготки царапают поверхность крупного сапфира, – о том, что тебя ожидает.
– Придет время – узнаю.
Смерть. Я видела ее в руках Гирко. Она сидела на острие копья, цепляясь за клинок призрачными лапами. И голос ее был голосом толпы.
– Или о толстяке. Его Кейсо звали? Забавный был…
Закусываю губу, чтобы не закричать.
– По-моему, отец поступил неразумно, убив его. – Губы Пиркко тронула слабая улыбка. – Каам пригодился бы, когда появится твой муж. Кстати, он знает, чем ты стала?
Знает.
И не считает меня чудовищем.
Он оставил нас в Горелой башне, счел укрытие надежным. А брухва открыл дорогу…
– Знает. – В голосе Пиркко мне почудилось разочарование. – Скажи, это он тебя наградил?
Она почти коснулась собственной щеки, но в последний миг опомнилась и руку отдернула. Трижды сплюнув через левое плечо – вдруг тень моего уродства за нею увяжется, – Пиркко велела:
– Отвечай.
– Нет.
Зачем я лгу? Не знаю сама.
– На редкость уродливо. – Сестрица качает головой. – Ему, должно быть, противно смотреть на тебя.
Нельзя ее слушать. Нельзя смотреть в ее голодные глаза. Куда угодно: на алмазы в волосах, на золотые звенья ожерелья, на искрящийся мех снежных лис, на тонкие пальцы, ласкающие камни…
Только не в глаза. В них уже осталось немного человеческого.
– Я бы умерла, – мягко произнесла Пиркко, – если бы со мной произошло что-то подобное.
Молчи, Аану.
– Твой муж жалеет, что ты жива?
– Нет.
– Жалеет. Просто не говорит. Я видела его. Он красивый. По-своему.
Мне неприятно думать, что Янгар встречался с ней. Если он видел Пиркко, то… ко мне не вернется.
– Мне немного жаль, что его придется убить. Янгар замечательный любовник.
Пиркко подается вперед, жадно вглядываясь в мое лицо.
А я отворачиваюсь и вдыхаю сладкий яблочный аромат.
Ложусь на солому. Сворачиваюсь комком, сжимая яблоко в руках. Мне хочется есть, но тогда у меня не останется солнца, которое защитит от жестоких слов Пиркко. Закрывать глаза нельзя, но я закрываю и морщусь от боли. Это не сон – полудрема. В ней медная кожа Янгара касается белой – моей сестры. Ее голова запрокинута, губы приоткрыты, и на шее узором вьется нить жилы. Сердце Пиркко грохочет.
И я изнываю от желания вырвать его.
И то, второе, предавшее, – тоже.
В полусне я удивляюсь собственному стремлению остаться человеком.
Ради кого?
Тем, кто приходит на задний двор, нужно чудовище. Их много, а я одна. И быть может, именно они правы в своем желании?
Солнечного яблока слишком мало, чтобы удержаться на краю. Голод будит меня, я переворачиваюсь на бок, касаюсь куска печени, почерневшего, в запекшейся крови, от которой исходит дурманящий аромат. Мне противно прикасаться к этому куску, но…
123 
