37 
Глаза его были ясными и чистыми. Когда он задумывался о чем-то, они могли быть мягкими. Когда он смеялся — а это бывало нечасто — они сверкали. Но цвет их был неизменно ярко-синим. Синим, как небеса. Синим, как сапфир. Синим, как бурные воды Роны.
У почетного стола стоял один свободный стул. Катарине предстояло сидеть рядом с Хью, но он, похоже, не замечал, что ее нет рядом. Раздосадованная, Катарина плотно сжала губы. Почему он так равнодушен к ней? Что она сделала, чем заслужила его безразличие? Как может он быть таким бессердечным? Она скакала в ночи, чтобы спасти жизнь его брата, она заботилась о них обоих и делала все, чтобы жизнь их в Авиньоне была приятной, а он за последние две недели даже не кивнул ей.
Катарина расправила плечи и гордо подняла голову. Сегодня был ее вечер, и она не позволит никому испортить его. Она покрепче ухватилась за перила и начала спускаться по лестнице.
* * *
Запрокинув от смеха голову, Бернар слушал игривую балладу, исполняемую одним из трубадуров, а сам исподтишка наблюдал за дочерью, спускающейся в зал. Поставив кубок с вином на стол, он отодвинул стул с высокой спинкой и встал. Громко хлопнув в ладоши, он объявил:
— Друзья мои, пусть ваши глаза и уши обратятся сюда! Сегодня мы пируем в честь моей дочери, Катарины. Давайте же окажем ей все подобающие этому случаю почести. Пусть она не чувствует недостатка во внимании, нам ведь будет так не хватать ее! — он перевел дух и подал девушке руку, помогая подняться на помост. Черты лица его смягчились, и, когда он заговорил снова, голос выдал чувства, овладевшие им. — Что касается меня, я буду скучать больше всех.
Катарина нежно улыбнулась Бернару, запечатлевшему у нее на лбу отеческий поцелуй.
— А теперь, — объявил он, откашлявшись, — пусть начнется настоящее веселье!
Большой Холл задрожал от приветственных возгласов гостей. Отец усадил Катарину в кресло, а подошедшая служанка налила подогретого вина в ее кубок. Один из братьев поцеловал девушку в щеку, шепча ободряющие слова, за ним последовали остальные. Даже маленькие сестры, пяти и трех лет от роду, по-детски расцеловали ее. Только мужчина, сидевший рядом, остался совершенно равнодушен к ней.
На ковровой дорожке, соединяющей зал с кухней, появились слуги. Серебряные блюда такого размера, что их должны были нести по двое человек, были поставлены на столы, застонавшие под их тяжестью. На блюдах, в окружении зелени и пряностей, нашли свое успокоение пять целиком зажаренных молочных поросят, фазан, дикие утки, огромные куски сочной, дымящейся медвежатины и свежая форель, выловленная в реке всего несколько часов назад. Бесчисленные ломти свежеиспеченного хлеба, медовые пироги, начиненные финиками и изюмом, лежали на блюдах рядом с румяными, пышными пудингами, а огромные вазы с осенними фруктами, залитыми сахарной глазурью, празднично сверкали в свете многочисленных факелов. В бокалы и кубки слуги не жалея подливали душистое пиво, крепкий сидр и теплое, благоухающее пряностями вино.
Мальчик-слуга подбежал к Катарине и Хью, держа в руках затейливо выкованную бронзовую чашу в виде грифона, наполненную водой с плавающими в ней розовыми лепестками, для того, чтобы они могли ополоснуть руки. Оба одновременно потянулись к чаше; на секунду Катарина помедлила, затем тщательно ополоснула пальцы и вытерла руки поданным тут же полотенцем. Она равнодушно смотрела в сторону, не пытаясь привлечь внимание Хью.
— Тебе не нравится праздник в твою честь, Катарина? — равнодушно спросил Хью.
Она лучезарно улыбнулась ему:
— Совсем напротив, я в восхищении. Чудесная музыка, много гостей, великолепный стол, так и хочется пуститься в пляс. Вокруг меня любящие родственники, завтра начинается новый, увлекательный период моей жизни, — она вопросительно посмотрела на него. — Чего еще может желать женщина, мсье?
— Думаю, ничего более, — ответил Хью. Катарина с беззаботным видом рассматривала роговую рукоятку своего ножа, не желая показывать Хью, как ее ранит его безразличие.
— Тебе больше нечего желать, Катарина, — повторил он.
Что-то в его голосе напомнило ей того Хью, которого она знала пять лет назад, и Катарина невольно вздрогнула. Почему он может не замечать ее и вдруг говорит с ней, как раньше? Она повернулась к Хью, готовая спросить об этом, но он уже отвернулся. Его снова занимало что-то другое. Он рассмеялся шутке, отпущенной одним из ее братьев, и ни разу больше не повернулся к ней, пока им не подали половину фазана и пудинг. Он взял свой нож и с жадностью набросился на еду.
37 
