160 
Ночь выдалась безлунной. Ауриана не видела свою мать, но ощущала ее тепло и слышала ее голос.
— Ты должна поспать, — проговорила Ателинда.
— Знаю. Но мне нужно успеть попрощаться со всем, что здесь есть.
— Не хотела бы я умереть в этом месте, — тихо сказала Ателинда. — Наши кости обгложут звери, и никто не споет по нам поминальных песен.
— Пусть птицы их пропоют.
Ауриана примостилась головой на плечо матери. Ее тело уже все напряглось и ждало часа смертельной битвы. Но Ателинда знала, что ее дочь вовсе не ощущала в себе столько отваги, как о том можно было судить по ее словам.
— Хотя нам и суждено завтра погибнуть, — продолжала Ауриана, и ее голос словно ломался, — я не думаю, что наш народ исчезнет с лица земли. Однажды Рамис сказала, что… грядет время, когда наша кровь перемешается с кровью других, и после того, как минует время, равное жизни девяти поколений, мы одержим над ними победу, и они станут нашими рабами.
— Ах, как бы мне хотелось тогда воскреснуть.
— Послушай, мать, она сказала еще и то, что мы можем возродиться в их образе, а не в нашем.
— Какое странное понятие!
— Мать, я ничего в этом не понимаю. Даже когда мне кажется, что все ясно, в этот момент жизнь поворачивается новой стороной, обнажая еще одну, более ужасную маску… Почему все мы должны так страдать? Наверное, на мне висит какое-то проклятье!
— Нет! — Ателинда обхватила лицо Аурианы обеими руками и пристально посмотрела ей прямо в глаза. В этом взгляде Ауриана почувствовала необычайную силу. Теперь она была дочерью Гандриды, притоком великой реки, несущей силу, которую породила сама земля. — Никогда больше не говори так! Я могу распознать и невинное сердце, и проклятое. Сначала Херта, а затем Одберт смешали гребя с грязью и кровью, но эта грязь так и не пристала к тебе… Ты живешь с честью и умрешь с честью, как гордый лебедь, как белоснежная лилия. Как ты можешь этого не знать?
Ауриана не могла больше сдерживать рыданий, которые сотрясали ее тело. Странно, но эти ритмические конвульсии принесли ей облегчение, освободив от огромного нервного напряжения. Она изо всех сил старалась не шуметь, чтобы не разбудить тех, кто спал поблизости. Нежные, почти неощутимые прикосновения материнской руки были подобны легким колебаниям осеннего листа. Затем Ателинда с силой схватила ее за руку. Когда все слезы были выплаканы, Ауриана почувствовала внутри себя успокоительную пустоту.
— Пророчество Хильды оказалось неверным. Я не в силах спасти даже блоху, — сказала она.
— Ты неправа, — ответила мать. — Ты — живой щит. Я вижу, что твой дух изменился с тех пор, как ты побывала на острове у Рамис… Твои глаза источают божественный свет. Неужели ты не замечаешь, как он укрепляет сердца поддавшихся смятению, даже если и не может уберечь их плоть.
Вдруг в темноте раздался стон. Где-то поблизости рожала женщина. Ауриана подумала о мягком, мокром комочке жизни, который скоро появится на свет и тут же будет уничтожен свирепым и безжалостным миром.
«Авенахар! Может быть, и тебя сожрало ненасытное пламя этой войны? А я-то думала увидеть тебя еще в конце прошлого лета!»
— Нет, я этого не замечаю, — наконец вымолвила Ауриана. — Иногда, однако, когда я долго смотрю в огонь, по биению крови в моих жилах чувствую, что он — часть моей жизни. И если бы нам удалось увидеть жизнь во всей полноте, мы бы все поняли.
Наступила тишина, в которой обе женщины особенно остро почувствовали отчаянную безысходность своего положения.
Где-то неподалеку стрекотал козодой.
— Ауриана! — Ателинда рискнула первой нарушить молчание. Она чувствовала себя человеком, ступившим на узкую доску, переброшенную через пропасть. Ауриана застыла в напряженном ожидании.
— Мне… нельзя попадать в плен, — продолжала Ателинда. — Ведь из меня сделают невольницу. Скажи, что ты понимаешь меня! На рассвете я попрошу у Труснельды яд.
— Только не это, мать! Не покидай меня!
— Дочь, не пытайся отговорить меня. У нас нет никакой надежды на победу.
— Я никогда бы и не стала этого делать. Не мне оспаривать волю Парок[4]. Пусть боги сами вынесут приговор! — она схватила руку матери и прижала ее к щеке. — Умоляю тебя! Ведь у меня осталась ты одна. Все, кого я любила, уже давно мертвы!
Ателинда тяжело вздохнула.
— Ну что ж, ради тебя, дитя мое, я согласна пожить еще немного. Однако, когда легионеры ворвутся в крепость, придет мой черед.
160 
