Особенно,... 
37 
— Идеально, — одобрила тетя, оглядев мальчика с головы до ног. — Ты так быстро растешь, я боялась, что форма уже опять коротка.
Раздался стук, и в дверь заглянула Анге.
— Простите, фройляйн, — начала она, — но…
Пьеро повернулся и, подражая Еве, раздраженно щелкнул пальцами и указал на коридор.
— Выйди, — велел он. — Мы с тетей разговариваем.
Анге разинула рот и оторопело на него посмотрела; затем вышла и тихо притворила за собой дверь.
— Грубо разговаривать вовсе необязательно, Петер. — Тетя Беатрис ничуть не меньше Анге была ошарашена его тоном.
— А почему нет? — осведомился Пьеро. Он и сам сильно удивился, что повел себя так начальственно, но ему это очень понравилось. — Мы с вами разговаривали. Она перебила.
— Но это невежливо.
Пьеро был не согласен и не скрывал этого.
— Она служанка. А я — член «Дойче Юнгфольк». Я ведь в форме, тетя Беатрис, вы же видите! Она должна оказывать мне уважение, и не меньше, чем солдату или офицеру.
Беатрис встала и отошла к окну. Она долго смотрела на вершины гор и проплывающие белые облака, упершись ладонями в подоконник, как будто пыталась унять гнев и не потерять самообладание.
— Возможно, тебе не стоит проводить столько времени с Фюрером, — обернувшись наконец и взглянув на племянника, сказала она.
— Почему это?
— Он очень занятой человек.
— Занятой, занятой, а говорит, что видит во мне большой потенциал, — гордо объявил Пьеро. — И потом, мы обсуждаем интересные вещи. И Фюрер меня слушает.
— Я тоже тебя слушаю, Петер, — напомнила Беатрис.
— Вы — другое.
— Почему?
— Вы женщина. Вы, конечно, все равно необходимы рейху, это понятно, но дела Германии должны решать мужчины, такие, как мы с Фюрером.
Беатрис позволила себе горько усмехнуться:
— Сам додумался, да?
— Нет, — ответил Пьеро, неуверенно помотав головой. Вслух его заявление прозвучало не слишком убедительно. Да и если подумать, мама тоже была женщина, но всегда знала, что для него хорошо. — Так Фюрер говорит.
— А ты, значит, мужчина? — поинтересовалась тетя. — В восемь лет?
— Скоро мне исполнится девять. — Пьеро вытянулся в полный рост. — Вы сами говорили, что я расту не по дням, а по часам.
Беатрис села на кровать и похлопала по одеялу, приглашая племянника сесть рядом.
— О чем еще беседует с тобой Фюрер? — спросила она.
— Ну, это все довольно сложно, — протянул Пьеро. — Это про историю и политику. А Фюрер говорит, что женский ум…
— Ты все же попробуй. Я постараюсь понять.
— Мы обсуждаем, как нас обокрали.
— Нас? Кого это нас? Меня и тебя? Тебя и его?
— Нас всех. Немецкий народ.
— Ах да, разумеется. Ты же теперь немец. Я забыла.
— Мой отец немец по праву рождения, и я тоже, — ответил Пьеро, словно бы защищаясь.
— И что же конкретно у нас украли?
— Нашу страну. Нашу гордость. Украли евреи. Понимаете, они потихоньку, исподволь завоевывают весь мир. После Великой войны…
— Но, Петер, — не выдержала Беатрис, — не забывай все же, что Великую войну мы проиграли.
— Пожалуйста, не перебивайте, когда я говорю, тетя Беатрис, — со вздохом сказал Пьеро. — Так вы проявляете неуважение ко мне, своему собеседнику. Я, конечно же, помню, что мы проиграли, но и вы, в свою очередь, не можете отрицать, что после войны нам пришлось терпеть величайшие унижения. Союзникам было мало, что они победили, они хотели еще наказать немецкий народ, поставив его на колени. И в нашей стране нашлось немало трусов, которые чересчур легко сдались врагу. И мы такой ошибки не повторим.
— А твой отец? — Беатрис поглядела Пьеро прямо в глаза. — Он что, тоже был трус?
— Да, причем худшего пошиба. Он поддался слабости и потерял боевой дух. Но я — не он. Я сильный. Я сделаю все, чтобы восстановить честь семьи Фишеров. — Он замолчал и уставился на тетю: — В чем дело? Почему вы плачете?
— Я не плачу.
— Нет, плачете.
— Ой, я не знаю, Петер. — Она отвела глаза. — Наверное, просто устала, вот и все. Очень трудная была подготовка к приезду гостей. И еще я иногда думаю… — Она осеклась, будто не решаясь договорить.
— Думаете что?
— Что совершила ужасную ошибку, когда взяла тебя сюда. Но я считала, что поступаю правильно. Думала, если ты будешь рядом, я сумею тебя защитить. А теперь с каждым днем я…
37 
