29 
— Вы как раз вовремя! — воскликнула она. — Спасите меня! Мало того что с самого моего приезда мамочка ищет мне мужа — теперь она требует, чтобы я родила ребенка! Только никак не могу понять, что же я должна сделать сначала, а что потом.
— Милая, как ты все переворачиваешь с ног на голову! — упрекнула ее мать. — Совсем не это я говорила. Не слушайте ее, генерал, она у меня иногда такая неугомонная!
— И прехорошенькая! — заметил генерал. — Не знаю, что за эликсир красоты вы открыли в Америке, но, если привозить его сюда в бутылках и продавать местным дамам, мы определенно сделаем на этом состояние!
— Отличная мысль! — рассмеялась Мона. — Вы станете председателем компании, я — управляющей…
— А я что буду делать? — поинтересовался Майкл.
Мона смерила его дерзким взглядом.
— Станешь спонсором, конечно, — ответила она. — На что ты еще годишься?
И по гневному блеску в глазах Майкла с удовольствием отметила, что стрела ее попала в цель.
Ей нравилось его дразнить, а деньги, как она знала, были для него больной темой. Майкл терпеть не мог разговоров о своем богатстве; ему неприятно было думать, что окружающие, особенно друзья, быть может, тянутся к нему только из-за его щедрости.
Тем временем миссис Вейл раздвинула столик для бриджа.
— Дети, хватит болтать ерунду! — приказала она. — Мы, старички, собираемся сыграть партию в бридж. Мона, нечего вам с Майклом тут пререкаться и отвлекать нас от игры. Почему бы вам не сходить в Длинную галерею и не пожарить себе каштанов? Диксон принес сегодня целую корзину.
— Отличная мысль, мамочка, — смиренно ответила Мона.
Однако, выйдя из комнаты вместе с Майклом, она расхохоталась.
— Мамочка просто прелесть, правда? — спросила она. — Ты когда-нибудь еще слышал настолько прозрачный намек? По-моему, именно это называется «пусть молодые люди получше узнают друг друга». Что ж, Майкл, следующий ход за тобой.
— И что, по-твоему, я должен делать? — мрачно поинтересовался он.
— Я тебе все объясню, — ответила Мона.
Они вышли в Длинную галерею: здесь уже ярко горел огонь и стояла приготовленная корзина каштанов.
— Жду инструкций.
— Ты садись в кресло, — приказала Мона, — а я грациозно опущусь на ковер у твоих ног. Для создания легкой непринужденной атмосферы. Дальше я буду жарить каштаны, а ты задавай мне разные вопросы. Например: «Что ты думаешь о жизни?» И таким путем рано или поздно дойдем до секса.
С этими словами Мона действительно опустилась на ковер. В своей пышной юбке она была похожа на озеро золотистого света.
Но Майкл молчал. Подождав немного, Мона бросила на него взгляд из-под ресниц.
— Не хочешь ли начать? — поинтересовалась она.
— Начинай лучше ты, — ответил Майкл. — Говорят, исповедь облегчает душу.
— Исповедь?! — воскликнула Мона. — Если я и решу кому-то исповедаться, то уж точно не тебе, Майкл Меррил! Уж слишком ты несгибаем и непримирим, совершенно не способен понять и простить чужую слабость. Сам-то ты со слабостью незнаком — всегда идешь напролом прямо к цели!
— Это не значит, что я не смогу тебя понять. Попробуй.
— Исповедаться тебе? Да никогда в жизни! Нет, я не стану просить у тебя поддержки — однажды я уже узнала, каково терпеть твое неодобрение!
— Я ведь сказал: мне очень жаль, и я прошу у тебя прощения.
— Что толку в этих словах? Важны дела. Если бы ты был тогда добр со мной, как я того хотела, если бы поддержал и защитил меня, как старший брат, быть может, все сложилось бы иначе…
— Что «все»? — резко спросил Майкл.
— Да не все ли равно? — нетерпеливо ответила Мона. — Нет, наверное, все это было неизбежно — и твое осуждение тоже. — Она отвернулась к огню. — Каштан готов. Хочешь?
— Нет, спасибо, я не голоден.
— Обиделся? — поддразнила его Мона. — Бедненький Майкл! Что, так хотел услышать историю моей жизни? Не переживай, когда-нибудь я напишу воспоминания. Ты их прочтешь и на полях каждой страницы оставишь свои язвительные комментарии.
— Думаешь, это на меня похоже?
— Право, не знаю. Я пришла к выводу, что очень плохо понимаю людей. Все, с кем мне приходилось сталкиваться, делают то, чего от них никак не ожидаешь. Быть может, я, как и ты, плохой судья людских характеров.
— А кто говорит, что я плохой судья?
— Я говорю. Точнее, во мне говорит досада. Мне всегда, еще девочкой, хотелось, чтобы ты мной восхищался, считал меня очаровательной, умной, самой-самой лучшей. А ты смотрел на меня с таким презрением — типа «да это всего лишь девчонка»!
29 
