70 
Однако Джейк мог сказать, что ее присутствие в их лишенной радостей жизни было очень ценным, ибо она оберегала и хранила нечто такое, что невозможно выразить словами, но без чего легко потерять себя.
Пока мужчины ели, Унга не проронила ни слова. Барт тоже молчал и старался не смотреть на нее. Потом они с Джейком отправились на участок.
Джейку казалось, что именно суровость придает этим местам такую своеобразную красоту. В таких краях люди осознают власть и силу природы и вместе с тем никогда не сдаются, ибо сдаться — означает погибнуть.
Они шли по узкой тропе, под деревьями, листья которых уже начали менять свой цвет, в дымке тумана, напоминавшего пороховой дым, когда Барт сказал:
— Она беременна. Подумать только, прошло всего три месяца! Ох уж эти женщины! Самое главное, она не хочет избавляться от ребенка. Так и сказала: «Не хочу». И смотрела на меня своими дьявольскими глазами так, будто я ее ударил!
— Когда ты сказал, чтобы она это сделала?
— Да.
— С ней такое впервые?
Барт усмехнулся.
— Не задавай глупых вопросов; конечно, нет! Она сама призналась, что знает старуху, которая этим занимается. Придется дать ей пять долларов да еще денег на дорогу до Сан-Франциско и обратно, если она пожелает вернуться.
— Но Унга сказала, что не хочет ехать.
— Мало ли что она сказала! — в сердцах произнес Барт и внезапно остановился. — А ты… ты бы не мог ей… помочь? — В его голосе звучали смущение и досада.
Джейк подумал о своих руках, которым доводилось копаться в окровавленных внутренностях, зашивать раны и пилить кости. Иногда ему казалось, будто человеческие страдания въелись в плоть его ладоней и забились под ногти. Ему не хотелось, чтобы его руки помнили еще и такие вещи, о каких говорил Барт. И твердо ответил:
— Нет.
Они молча побрели дальше, волоча нехитрый инструмент. Сквозь редкие прорези в облаках пробивалось солнце, а утопавшие в сизом тумане силуэты гор казались ненастоящими.
Вскоре приятели вошли в лощину, где пахло гнилью и сырой землей. Через нее протекал небольшой ручей, по берегам которого росли низкие, корявые, уродливые деревья, похожие на людей, которых убивает непосильная работа и убожество жизни.
Взглянув на них, Джейк сказал Барту то, что вовсе не собирался говорить:
— Женись на ней. И позволь оставить ребенка. Лучше нее тебе никого не найти.
— Это почему?!
— Не потому, то ты плох, а потому, что Унга — одна из немногих, кто способен стать настоящей спутницей жизни, — ответил Джейк и задал себе вопрос, много ли их вообще, женщин, способных дарить мужчинам покой и заботу среди грязи, суеты, шума и бедствий этого мира?
— Только потому, что она хорошо ведет хозяйство? Она стала бы делать это для любого, кто взял бы ее к себе! А вообще, ей приглянулся ты, а не я — я видел, как она на тебя смотрела!
Поскольку Джейк молчал, Барт продолжил:
— Она попала в Сан-Франциско в ранней юности — это я у нее узнал; и с того времени живет со старателями. Представляешь, сколько их было!
— Думаю, если ты предложишь ей остаться с тобой навсегда, она никогда не посмотрит ни на кого другого, — заметил Джейк.
— А ребенок?! У меня нет денег, у нее — тоже. Ни своего угла, ни работы. Что у нас родится? Жалкое существо, вынужденное терпеть унижения, учиться защищаться с младых лет, обреченное жить в нищете! — выпалил Барт и подытожил: — В нем будет слишком много индейской крови.
В тот день они почти не разговаривали, пребывая каждый в своем невеселом мире. К счастью, дождя почти не было; лишь мелкая морось, которая не могла насквозь промочить одежду.
Когда приятели возвращались обратно, вновь ничего не найдя, Барт заметил:
— Я далеко не лучший человек на этой земле. Я бил негров, заставляя их работать, мои руки с наслаждением сжимали и плетку, и револьвер, и нож!
— Ты прав: у рук есть своя память, Барт. Если они когда-нибудь поднимут ребенка, запомнят что-то другое, отличное от того, о чем ты говорил.
Они вернулись в хижину. Снаружи было сыро, а внутри — тепло, там царил уют, какой можно создать на скорую руку при отсутствии хорошей мебели и красивых вещей.
Унга приготовила бифштекс с луком на старой чугунной сковороде. Едва свалив инструмент в угол, мужчины набросились на еду. Они всегда сперва ели, а уж потом — мылись; Джейк не уставал поражаться тому, как быстро золотоискатели забывали о хороших привычках. Многие из них неделями ходили заросшие, грязные, напрочь позабыв о том, что на свете существуют такие вещи, как мыло и бритва. Те, в чьих хижинах не было женщин, стирали одежду не чаще чем раз в месяц.
70 
