Особенно,... 
134 
Эмили помотала головой:
– Нет, пока что ни разу.
– Не может быть!
– Зачем мне врать?
– Да нет, просто я удивлен. Если уж вас так привлекает Россия и ее прошлое, было бы естественно туда съездить и все увидеть собственными глазами. А то как-то странно.
– Что вам сказать? Вот такая я загадочная.
– Но вы, конечно, знаете русский язык?
– Нет. А вы?
– Разумеется, нет. Но я не преподаю его в университете.
– Я тоже. Я читаю курс российской истории.
– И все же это очень странно.
– Ничуть, если вдуматься. Вот Игнац интересуется ирландской литературой, однако никогда не был в Ирландии и не говорит по-ирландски.
– Но большинство ирландских авторов пишут на английском.
– В вашей стране угнетают национальных писателей?
– Нет.
– Тогда почему никто не пишет на ирландском?
– Нет, кое-кто пишет. – Я начал злиться. – Но эти книги не так широко известны.
– То есть продаются плохо. А вы, оказывается, выжига. Знаете, в прошлом году я прочла роман вашей матери. Ее-то книги продаются хорошо, верно?
– Приемной матери, – поправил я.
– Без разницы.
– Не скажите. Тем более что материнское чувство в ней было не так уж сильно.
– Вы читали «И жаворонком, вопреки судьбе…»?
– Разумеется, читал.
– Неплохо, да?
– По-моему, больше чем неплохо.
– В романе мальчик выведен настоящим монстром. Жуткий врун и подлиза. Неудивительно, что мать хочет его убить. Интересно, сюжет автобиографичен?
– А ты знаешь, что на факультете висит портрет Мод? – перебил нас Игнац.
– Правда? – удивился я.
– Да. На стене перед деканатом четыре портрета – Вирджиния Вульф, Генри Джеймс, Скотт Фицджеральд и Мод Эвери. Первые трое смотрят мимо камеры, и только твоя мать…
– Приемная.
– … глядит прямо в объектив. Вид у нее взбешенный.
– Очень на нее похоже.
– С сигаретой в руке она сидит возле окна в свинцовом переплете. На столе пепельница, полная окурков.
– Это ее кабинет на Дартмут-сквер, – сказал я. – Вечно в клубах дыма. Она не любила открывать окно. Дом моего детства. Мод ужаснулась бы, что в университете повесили ее портрет, пусть даже рядом с писателями такого калибра. Знаешь, при жизни ее не издавали в Штатах.
– К кому-то успех приходит только после смерти, – сказала Эмили. – А в земной жизни эти люди полные неудачники. Вам сегодня халдейничать, мистер Эвери?
– Нет, до выходных я свободен.
– Я спрашиваю, потому что мы с Игнацем хотели провести вечер дома.
– А то могли бы сходить в кино. Игнац уже дорос до категории «восемнадцать плюс» и составит вам компанию. Рекомендую посмотреть «Роковое влечение»[52].
– Перестань, Сирил, – тихо сказал Игнац.
– Шучу. – Меня огорчило, что он тотчас кинулся на защиту Эмили.
– Хотелось бы как-нибудь увидеть, – проговорил Игнац.
– Что – фильм?
– Нет, Дублин. Мне интересно посмотреть места, где ты вырос. Может, мы вошли бы в твой дом и я бы сфотографировал тебя в том самом кабинете.
– Дом больше не наш, – сказал я, глядя в сторону.
– А что случилось?
– Мой приемный отец его продал. Он был вынужден это сделать, когда его посадили за уклонение от налогов. Дом купил его поверенный. За бесценок.
– Надо же, как забавно, – сказала Эмили.
– Ничуть, – возразил я. – Значение этого слова иное.
– Жаль, – вздохнул Игнац. – Но, может, новые хозяева впустят нас в дом? Было бы здорово вновь увидеть место, где прошли твои детские годы, правда? Там столько воспоминаний.
– Отнюдь не приятных, – сказал я. – А других почти нет. И потом, на Дартмут-сквер мне вряд ли будут рады.
Игнац знал о моем недолгом супружестве, но не всю историю с Джулианом и Алисой. Однако все это было так давно, словно произошло в другой жизни. Но вот впервые за долгое время я подумал: может, Алиса за кого-нибудь вышла и по-прежнему обитает в том доме? Дай ей бог любящего мужа и кучу детишек. Или, может, дом перешел к Джулиану? Маловероятно, но все-таки возможно, что он остепенился и завел семью.
– Сколько уже вы не были в Дублине, мистер Эвери? – спросила Эмили.
– Четырнадцать лет, мисс Митчелл. И возвращаться не собираюсь.
– Что так? Не скучаете по родине?
– Сирил никогда об этом не говорит, – вмешался Игнац. – Похоже, это его секрет. Наверное, дело в его прежних дружках – боится домогательств. Видно, оставил там уйму разбитых сердец, когда смылся в Амстердам.
– До Амстердама я исколесил пол-Европы, – возразил я. – И в Ирландии у меня никаких друзей не осталось. Бастиан – мой первый и единственный друг, тебе это хорошо известно.
134 
