17 
Джеймс обвел взглядом комнату. Когда-то пустой гардероб был забит одеждой, а на туалетном столике, как свидетельство ее расточительства, выстроилась полусотня флакончиков.
Он заметил, что Лейла нанесла макияж. Ее губы были бледно-розовыми и выглядели куда более соблазнительно, чем с ужасной ярко-красной помадой. Тушь на ресницах подчеркивала золотистый оттенок глаз.
– Как я достану деньги, тебя не касается.
Джеймс криво усмехнулся:
– Нет, касается. Судя по всему, ты собираешься унаследовать половину моего состояния.
– Джеймс, – остановила его Лейла. – Я знаю, что есть законы… и что ты чувствуешь себя обязанным… Но я уже сказала, что решила все заботы взять на себя. В любом случае я не хотела бы иметь в качестве отца своего ребенка такого беспечного и неразборчивого…
– Хватит! – грубо оборвал ее Джеймс.
Лейла поежилась. А ведь голос этого мужчины когда-то заставлял ее улыбаться.
Голос, от которого у нее все внутри сжалось.
– Как ты смеешь исключить меня из жизни моего ребенка? Я не один из твоих слуг, которых ты можешь просто отослать.
Лейла подошла к журнальному столику, взяла газету и бросила ее на стол. За газетой последовали журналы, над которыми она проплакала несколько ночей.
А потом она подошла к телефону и, нажав «три», сказала:
– Я хотела бы, чтобы Джеймса Чатсфилда выставили из моего номера.
– Скажи им, чтобы поторопились. Я уже ухожу.
Джеймс сделал над собой усилие, чтобы выглядеть невозмутимым. Лейла была ни на кого не похожа. Но не могло быть и речи, чтобы он позволил ей лишить его права на ребенка.
– Я позвоню тебе, Лейла, – произнес Джеймс. – И настоятельно советую брать трубку.
Когда он повернулся к двери, что-то пролетело мимо него.
Стилет.
Так Лейла выразила свои чувства к мужчине, который бросил ее после ночи любви.
– Ну что, Джеймс, хороши они, твои подруги? – Голос Лейлы звенел от ярости.
Джеймс даже не обернулся. Распахнув дверь, он едва не сбил с ног секьюрити.
– Эскорт прибыл вовремя, – усмехнулся он. – Можете сопроводить меня вниз.
Приехав к себе в пентхаус, Джеймс сбросил пиджак и принялся метаться из угла в угол.
– Ну и ну… – вздохнула Мьюриел, распаковывая его чемодан.
– Угу, – буркнул он.
Джеймсу нравилась его помощница по хозяйству. Она была очень стара и производила много шума, занимаясь домашними делами. В то же время Мьюриел была единственной женщиной, чья болтовня его не раздражала.
Он просмотрел почту, что набралась за время его отсутствия.
– Хотя лично для меня это означает только увеличение нагрузки, – заметила Мьюриел, покончив с чемоданом и занявшись приготовлением кофе.
– И не мечтай, – усмехнулся Джеймс. – Здесь он жить не будет.
– Ты что, не будешь брать его домой в те дни, когда тебе разрешат с ним видеться? – спросила Мьюриел, протягивая ему чашку кофе. – Собираешься целый день мотаться с ним по парку? – Она показала на окно, из которого был виден Центральный парк. – Зима обещает быть холодной.
Так далеко Джеймс не заглядывал. Пока он думал только об одном: как добиться того, чтобы Лейла не уехала на родину.
– Будет видно, когда мы с ней обо всем договоримся, – пробормотал Джеймс.
Мьюриел усмехнулась:
– Мой бывший одно время считал, что может появляться, когда ему вздумается. Я быстро поставила его на место.
– Ты это умеешь.
Джеймс рассмеялся, хотя ему было не до смеха.
Трудно представить здесь ребенка. Здесь, в его пентхаусе.
В его тихой гавани.
Он открыл двери в просторную спальню, которую собирался превратить в домашний кинотеатр, и… увидел детскую… ребенка, плачущего всю ночь, зовущего маму…
Придется нанять няню, решил Джеймс.
Но слова Мьюриел постоянно крутились в его голове, и к утру он понял, что Лейла в любой момент может исчезнуть. Джеймс схватил телефон.
Слава богу, его соединили сразу же, без обычных харрингтоновских штучек.
– Я хочу, чтобы ты переехала в «Чатсфилд», – сказал он.
Это единственное, что он смог придумать. По крайней мере, так ему будет легче отследить, собирается ли она выписаться и не приехала ли за ней семья.
– Зачем мне куда-то переезжать?
– Лейла, – вздохнул Джеймс, – ты не можешь себе позволить оставаться в «Харрингтоне». Радушие Изабелл имеет свою цену. Она не занимается благотворительностью, поддерживая одиноких матерей. Не думай, что ее предложение проистекает от доброты душевной. Все это она делает исключительно для того, чтобы очернить мое имя.
17 
