Особенно,... 
22 
– Что вы говорите? Мы так поняли, что владелец дома – мистер Хансон. Он сейчас там сам не свой.
Фиби сидела неподвижно, ее глаза сосредоточенно следили за пожарными, заполнившими улицу возле Хоторн–коттеджа, за их непрестанно снующими фигурами. Задыхаясь от дыма, она сказала охрипшим голосом:
– Я арендатор…
– Сожалею, мэм. Парни справились с огнем, но ущерб причинен значительный. По моему мнению, здесь все придется снести.
Ей кое–как удалось вылезти из машины на дорогу. Доминик поддерживал ее под руку.
– Это ваша вина. – Откуда–то из темноты возник Артур Хансон с перекошенным лицом. – Искра из вашего камина. Я привлеку вас к ответственности за небрежность…
– Я не зажигала огонь. Меня вообще не было дома. – Ее голос задрожал от ужаса, когда она глянула на почерневшую кирпичную кладку и пустые глазницы окон, на обрушившуюся крышу. – Моя одежда, мои вещи…
– Моя ценная мебель! – Хансон не находил себе места от ярости. – Вы еще за это поплатитесь!
К ним подошел начальник пожарной охраны:
– Причиной, по–видимому, стала неисправность проводки. Вам ведь делали предупреждение, мистер Хансон!
– Выключатель в гостиной! – вспомнила Фиби.
– Вполне вероятно, мисс. Радуйтесь, что вы не пострадали. Мы ничего не смогли вынести из вещей, кроме коробочки из белой жести. Она ваша?
– Да. – Фиби почувствовала, как слезы потекли по лицу. – В ней хранились мои документы, фотографии.
Он кивнул:
– Я принесу ее вам… У вас есть где переночевать?
– Да! – ответил за нее, Доминик и крепко обнял Фиби.
– В таком случае скажите, пожалуйста, адрес, сэр. Завтра мне надо побеседовать с молодой леди, и страховая компания будет интересоваться.
– Норс–Фиттон–хауз в Фиттон–Магне.
Слезы затуманили ее взор, мысли путались.
Она смотрела на Доминика, пытаясь возразить, но ни один звук так и не слетел с ее пересохших губ.
– Не будьте дурочкой, – сказал он мягко, как только начальник пожарной охраны отошел. – Какой у вас выбор? Я сейчас отвезу вас к себе домой.
Все, казалось, расплылось, утратило реальность. Единственное, что у нее осталось, находилось в жестяной коробочке.
Фиби все еще крепко сжимала ее, когда Доминик ввел девушку в свою гостиную и бережно усадил на диван. Она видела, как он ворошил тлеющие поленья, разжигая огонь в камине, как Кэрри торопливо принесла поднос с чаем и поставила его на столике перед ней.
Доминик сел рядом.
– Не думайте сейчас об этом. Здесь вы в безопасности.
Она оцепенело покачала головой.
– Я уже все потеряла. Все на свете, кроме этой коробочки. Довольно забавно, не так ли? – И Фиби начала смеяться. И смеялась до тех пор, пока слезы ручьями не потекли по ее лицу.
Откуда–то издалека она услышала, как Кэрри сказала:
– Истерика. Я позвоню доктору Фостеру.
Потом Фиби почувствовала, что Доминик крепко обхватил и поднял ее. Ее лицо плотно прижалось к его плечу. Она почувствовала возбуждающий аромат его кожи, такой чужой и все–таки до боли знакомый. Горькие, безудержные рыдания прорывались из самых глубин ее существа.
Он успокаивал ее, гладил по спине, по спутанным волосом.
– Все хорошо, – шептал он, повторяя эти слова снова и снова, будто какую–то молитву. – Все будет хорошо.
Когда плакать больше не было сил, она обмякла в его руках и, глядя на пляшущие языки пламени, думала, что могла оказаться запертой, как в ловушке, в горящем доме и задохнуться от дыма.
Когда Кэрри привела доктора и Фиби поймала ее быстрый, удивленный взгляд, то поняла, что все еще сидит на коленях Доминика. С горящим от неловкости лицом, она тяжело поднялась на ноги, стараясь не смотреть на него.
Доктор Фостер был добр и немногословен. Он заверил, что слезы явились превосходной терапией, и прописал постель, какао и в завершение мягкое успокаивающее.
– А для начала горячую ванну, – добавила Кэрри, провожая ее наверх.
Фиби с наслаждением погрузилась в горячую душистую ванну. Комната сверкала чистотой; мягкие, теплые полотенца и шелковый темно–красный халат дожидались ее.
Халат оказался великоват. Она подвернула рукава и туго перепоясалась, потом, еле передвигая ноги, поплелась в спальню. Она подумала, что халат принадлежит Доминику, и чувствовала себя в нем неловко. Но выбора не было.
Кровать постелена, и какао стояло на ночном столике вместе с таблетками, оставленными доктором.
22 
