— Здесь кафетерий в том же здании, что и морг?
— Да. Здание-то большое.
— Чудно как-то... — сказал Джимми бесцветным голосом. — И что, патологоанатомы после вскрытия сидят в том же зале, что и другие люди?
Шон забеспокоился: не первая ли это стадия шока?
— Да не знаю я, Джим.
— Мистер Маркус, — сказал Уайти, — мы надеемся, что сможем задать вам ряд вопросов. Я понимаю, что сейчас вам очень тяжело, но...
Джимми опять опустил простыню на лицо дочери; губы его шевелились, но звуков слышно не было. Он посмотрел на Уайти, словно удивившись, зачем он здесь, в этой комнате, с блокнотом и авторучкой наготове. Джимми перевел взгляд на Шона.
— Тебе вот приходило в голову, — спросил Джимми, — что какая-то мелочь вдруг может изменить всю твою жизнь?
Шон вытаращил на него глаза:
— То есть как это?
Лицо Джимми было бледным и отсутствующим, глаза он возвел к потолку, словно силясь вспомнить, где оставил ключи от машины.
— Однажды я слыхал, что мать Гитлера чуть было не сделала аборта, но в последнюю минуту все-таки оставила ребенка. Слыхал еще, что он уехал из Вены, потому что не мог продать своих картин. Ну а если бы он продал картину, а, Шон? Или если бы его мать сделала аборт? Мир стал бы другим. Понимаешь? Или вот, скажем, однажды утром ты опоздал на автобус, и ты заказываешь себе еще чашечку кофе и покупаешь лотерейный билет. И лотерейный билет выигрывает. И тебе больше не нужен автобус. Ты ездишь на работу в «линкольне». Но ты попадаешь в автокатастрофу и погибаешь. И все из-за того, что однажды утром опоздал на автобус.
Шон переглянулся с Уайти. Тот пожал плечами.
— Нет, — сказал Джимми, — не надо так. Не гляди на меня с таким видом, будто я сошел с ума. С ума я не сошел. И я не в шоке.
— Ладно, Джим, ладно.
— Я просто говорю, что все в жизни связано. Нитями. Потянешь за ниточку, глядишь — все изменилось. Скажем, шел бы тогда в Далласе дождь и не сел бы Кеннеди в открытую машину. Сталин остался бы в семинарии. Или мы с тобой, Шон, сели бы тогда в ту машину с Дейвом Бойлом.
— Что? — удивился Уайти. — В какую машину?
Шон предостерегающе поднял руку и сказал Джимми:
— Это-то тут при чем?
— При чем? Влезь мы тогда в машину, и жизнь пошла бы по-другому. Моя первая жена Марита, мать Кейти, она ведь была красавица. Настоящая королева Знаешь, какими иногда бывают эти латиноамериканки? Глаз не оторвешь. И она это знала. К такой подойти — надо смелости набраться. Надо быть крутым парнем. А я таким и был. В шестнадцать лет на мне пробы ставить было негде, я не знал, что такое страх. И я подошел к ней, и я назначил ей свидание. А через год — господи, мне и было-то всего семнадцать, мальчишка, если подумать, — мы поженились, и она забеременела Кейти.
Джимми обошел тело дочери, сделал круг, другой.
— Вот ведь какая штука, Шон. Влезь мы тогда в ту машину, увезла бы она нас черт знает куда, где эти два подонка делали бы с нами черт-те что все четыре дня, а было бы нам тогда — сколько нам тогда было? — одиннадцать, и уж, наверное, в шестнадцать лет я не стал бы крутым парнем. А вырос бы я эдаким слабаком-недоноском или психом, накачанным наркотиками. И понятно, что я в жизни не осмелился бы подойти к такой красавице, глаз не отвести, как Марита, не назначил бы ей свидания. И не родилась бы Кейти. И не убили бы ее. Но ее убили. А все из-за того, что не полезли мы в ту машину, Шон. Смекаешь, о чем я толкую?
Джимми глядел на Шона так, словно ждал от него подтверждения, но подтверждения в чем-то таком, что было за пределами понимания Шона. Словно ждал отпущения греха — вины в том, что мальчишкой не влез в ту машину, что родил ребенка, которому суждено было погибнуть.
Иногда во время пробежки Шону случалось забегать на Гэннон-стрит и останавливаться на том месте посреди улицы, где они катались, сцепившись в драке, с Дейвом Бойлом, а потом, подняв глаза, увидели ожидавшую их машину. Иногда Шон чуял еще запах яблок, доносившийся из этой машины. И если резко обернуться, еще можно было увидеть Дейва Бойла на заднем сиденье машины, заворачивающей за угол; увозимого Дейва, чье обращенное к ним лицо постепенно исчезает из вида.
А однажды Шону — дело это было навскидку лет десять назад, он тогда выпивал с друзьями и под влиянием винных паров расфилософствовался — почудилось, что в машину ту они все-таки влезли. Влезли все трое. А то, что было потом в их жизни, было во сне. А в действительности им все еще одиннадцать и они схвачены, заперты в каком-то подвале, откуда мечтают выбраться, чтобы стать большими и сильными.