13 
Чезаре взглянул на нее вплотную — лицо к лицу.
— Родриго, кардинал Борджиа нам не дядя, глупая, он наш отец! — прошептал он.
— Дядя Родриго? — медленно проговорила она.
— Это точно, глупышка. — Теперь пальцы его стали нежными. Он прижался губами к ее прохладной щеке и подарил ей один из тех долгих поцелуев, которые всегда смущали ее. — Почему он так часто приходит к нам, как ты думаешь? Почему он нас так любит? Потому что он наш отец. Тебе пора об этом знать. Теперь ты поймешь, что незачем плакать из-за таких, как Джорджо и Оттавиано. Ты понимаешь, Лукреция?
Глаза его снова потемнели, на этот раз, вероятно, не от гнева, а от гордости, что дядя Родриго — их отец и к тому же могущественный кардинал, который — о чем они должны молиться каждый день, каждую ночь — однажды должен стать папой и самым влиятельным человеком в Риме.
— Да, Чезаре, — согласилась она, опасаясь его грозного вида.
Но когда Лукреция осталась одна, она забилась в угол, продолжая оплакивать Джордже и Оттавиано.
Но даже Чезаре вскоре понял, что смерть тех, к кому он относился пренебрежительно, может круто изменить жизнь.
Родриго, по-прежнему полный желания устроить судьбу своей бывшей возлюбленной, решил, что, раз она потеряла мужа, нужно подыскать другого. Поэтому он устроил ее свадьбу с неким Карло Канале. Это была хорошая партия для Ваноцци — ведь Карло служил управляющим кардинала Франческо Гонзага и был человеком достаточно культурным; он поддерживал поэта Анджело Полициано, когда тот писал «Орфея», и был известен среди гуманистов Мантуи. Этот человек мог пригодиться Родриго. В свою очередь, Канале оказался достаточно умен, чтобы понять: с помощью кардинала он сможет разбогатеть, что до сих пор ему никак не удавалось.
Нотариус кардинала Родриго составил брачный контракт, и Ваноцца уже готовилась принять в доме нового мужа.
Но взамен ей предстояло расстаться с тремя старшими детьми. Она восприняла положение вещей философски, поскольку знала, что Родриго все равно больше не позволит ребятам оставаться в ее доме — пора их детства прошла. Ее сравнительно небогатый дом римской матроны был неподходящим местом для тех, кого ожидает блестящее будущее.
Таким образом и произошла величайшая перемена в жизни Лукреции.
Джованни предстояло отправиться в Испанию, где он должен был присоединиться к своему старшему брату Педро Луису. Там, как предполагал Родриго, он получит звания и должности не менее важные, чем получил Педро Луис.
Чезаре оставался в Риме. Ему предстояло готовиться к получению епископата, но для этого нужно было изучить каноническое право в университетах Падуи и Пизы. Всю свою жизнь он провел рядом с Лукрецией, а теперь они должны вместе покинуть дом матери и жить у родственницы их отца, где их будут воспитывать так, как подобает воспитывать детей столь знатного господина.
Принятое решение явилось для Лукреции сокрушительным ударом. Дом, в котором она прожила шесть лет, больше не будет ее домом. Удар был быстрым и неожиданным. Единственным, кто проявлял восторг, был Джованни, который бегал по комнате, размахивая воображаемым мечом, приседал в реверансе перед Чезаре, с издевкой называя его господином епископом. И не переставал взволнованно говорить об Испании.
Лукреция наблюдала за Чезаре, который стоял, скрестив руки на груди, с белым как мел лицом, едва сдерживая гнев. Чезаре не ругался, не кричал, что он убьет Джованни, потому что однажды был избит.
Мальчики подошли к первому важному событию в своей жизни, и каждому пришлось признать тот факт, что как бы они ни хвастались друг перед другом в детской, у них не было выбора — им оставалось только подчиняться приказам отца.
Лишь однажды, сидя в комнате наедине с Лукрецией, Чезаре закричал, ударив себя по бедрам с такой силой, что Лукреция подумала, не причинил ли он себе боль:
— Почему он едет в Испанию? Почему я должен стать священником? Я хочу ехать в Испанию, чтобы стать герцогом и воином. Как ты считаешь, разве я меньше гожусь править и воевать? Все потому, что наш отец всегда любил его больше, чем меня. Этот Джованни сумел уговорить его поступить именно так. Я не подчинюсь. Никогда!
Потом он обнял Лукрецию за плечи, и ее испугал горящий взгляд его выразительных глаз.
— Клянусь тебе, сестренка, что я не успокоюсь, пока не обрету свободу… свободу от желания отца… свободу от желания любого, кто хочет ограничить меня.
13 
