41 
Я ехал вверх на лифте вместе с молодым репортером, державшим в руках бумажный пакет из гастронома напротив. Его прическа была в беспорядке, словно он незадолго перед этим в отчаянии рвал на себе волосы. Погрузившись в размышления, он щурился и отбивал такт ногой.
– Работай, словно кирпичи кладешь, – сказал я, так и не сумев вспомнить его имя.
– Что? – Он с тревогой взглянул на меня.
– У тебя проблемы с материалом?
– Я… да, никак не могу расставить все по местам, а как вы догадались?
– Никаких пальто. Никаких записных книжек. И побольше кофе. Просто: вышел и вернулся.
– А как это вы вначале так хорошо сказали?
– Клади кирпичи.
Он понимающе кивнул:
– Ara!
Мы вышли из лифта, и молодой репортер рванул в другой конец отдела новостей. Я постарался незаметно проскользнуть вдоль дальней стены. Я питал определенные товарищеские чувства к другим репортерам, но только тогда, когда у всех нас дела шли в гору. Обычно мы усаживались кружком и трепались об Эде Кохе, о том, что бы такое пришить ему, чтоб держалось. Но мы никогда не делали этого, и множество людей переходило в другие газеты или бралось за работу по связям с общественностью за втрое большие деньги. Или бесились. Когда рядом немного людей, которые стареют вместе с тобой, остальные от этого кажутся все моложе. Все они норовят отвесить несколько тумаков. Еще есть журналисты, проводящие расследования, которые теряют интерес к этим самым расследованиям. Слишком много беготни ради денег, приятель. У них есть жены, и мужья, и дети, и закладные, и они связаны этим. Им приходится находить громкие истории и продавать их редакторам, и, следовательно, оправдывать всяческие ожидания. Я прошел через это; я бывал в ратуше и полицейском управлении, в канцеляриях прокуроров федеральных судебных округов и в федеральных судах. Я просиживал в приемных. Я тратил время. Когда журналисту осточертевает заниматься расследованиями, он старается стать обозревателем. Все думают, что мне очень много платят. Я читаю это на лицах. Размеры моего жалованья сообщали в журнале «Нью-Йорк». Просочилось с чьей-то помощью. Это мешает. Люди смотрят на меня, и я знаю, что они думают. Они не понимают, как давит имя «Портер Рен». Они могут спрятаться за щитом объективной реальности, а обозревателю приходится отпихивать его, раскрывать дела, производить сенсацию. Газетная колонка трижды в неделю – это стервятник, пожирающий твою печень с той же скоростью, с какой тебе удается ее восстанавливать. Ты прикован цепями к скале, птица приближается, глаза горят, от клюва еще разит последней трапезой, и, внезапно приземлившись, она долбит клювом и раздирает рану, оставленную ею два дня назад, вволю наедается, с жадностью заглатывая куски, а затем улетает. Другие репортеры считают, что им это понятно, но на самом деле ни черта они не понимают, и меня возмущает их негодование в мой адрес. Поэтому я прокрадываюсь в редакцию, не снимая пальто, пробираюсь вдоль дальней стены отдела новостей, нахмурив брови и ни с кем не здороваясь. Ухожу. Не приставайте ко мне. Я только что изменил своей жене.
«Ричард Ланкастер выдрал свои трубки», – гласила записка Бобби Дили, написанная на клочке бумаги необычным для Бобби аккуратным почерком и прилепленная к экрану моего компьютера. «Умер почти сразу». Речь шла о страховом агенте пятидесяти шести лет, убившем Айрис Пелл. Проживи он дольше, сюжет, естественно, был бы лучше. Я просмотрел свои вчерашние записи. Вид небрежно нацарапанных строчек вызвал у меня раздражение: как можно уместить все, что случилось с Айрис Пелл, в восьмистах словах? Подумал об этом хоть кто-нибудь? Какое, в сущности, имеет значение колонка о ней? Я бы лично предпочел мыться в душе у Кэролайн Краули. Я позвонил в больницу знакомому, работавшему в справочной службе, но он сообщил только, что состояние Ланкастера ухудшилось из-за инфекции головного мозга, и не собирался высказываться по поводу того, удалось ли Ланкастеру выдернуть свои трубки – ведь подобным предположением могла воспользоваться семья Ланкастера и обвинить врачебный персонал больницы в том, что они пассивно наблюдали за его действиями, как, вероятно, и было на самом деле.
– Говорят, он выдрал трубки, – заявил я.
– Знаешь, я ничего не берусь утверждать, – ответил мой собеседник, что означало: «Да, но поищи другой источник информации». В этой жиле золота уже не наковыряешь; ведь все телевизионщики будут дежурить у постели Ланкастера. Единственным достоверным источником могли бы стать медсестра или санитар, которым больничная администрация уже наверняка заткнула рот. Я полистал свой репортерский блокнот. Последний телефонный номер принадлежал матери Айрис Пелл. Возможно, ее удалось бы разговорить, узнай она, что Ланкастер уже на пути в лучший мир.
41 
