Особенно,... 
178 
Шампионне, у которого была возможность покончить с Фра Диаволо и который в одном из столкновений почти полностью уничтожил шайку, упустив при этом главаря, признался, что этот вождь разбойников доставил ему больше хлопот и неприятностей, чем любой генерал, командовавший частями неприятельской регулярной армии.
И когда король Фердинанд и королева Каролина, сбежав на Сицилию, начали готовить реакцию, а Фра Диаволо переправился вслед за ними, чтобы из августейших уст получить распоряжения, он уже был не безвестным разбойником, а человеком, с которым искали дружбы. Таким чудесным образом он предстал перед королем и королевой. Король удостоил его патента капитана, королева же преподнесла восхитительный перстень с ее инициалами и бриллиантом, вставленным между двумя изумрудами.
Этот перстень до сих пор ревностно оберегается его сыном — если он еще жив — кавалером Пеццой, которому отец завещал его вместе с чином, взойдя на эшафот; сын его продолжал получать, как и было договорено, — на веки вечные, от короля Виктора Эммануила пенсию, назначенную еще королем Фердинандом.
Фра Диаволо вернулся в Терра де Лебур, на свою родину; с шайкой из четырехсот человек он высадился между Капуей и Гаетой; оказав немалые услуги роялистам, Фра Диаволо настолько переусердствовал, что кардинал Руффо отказался пускать его в Гаету, но при этом счел нужным предупредить короля о своем отказе одному из его капитанов.
Король ответил ему собственноручно:
«Я одобряю ваше решение не пустить Фра Диаволо в Гаету, как он того желал; я согласен с вами в том, что он является предводителем разбойников, хотя, с другой стороны, должен признаться, что он служил мне; следует использовать его, как бы он ни был вам не по вкусу, и в то же время наставить его добрым словом в том, чтобы он сдерживал свои страсти и держал своих людей в узде, если он действительно желает снискать себе уважение в моих глазах»[131].
Но если за чрезмерности, которым Фра Диаволо предавался, Фердинанд его по-отечески журил, то Каролина ему их не ставила в укор, ибо, едва повторно воцарившись в Неаполе, как в собственной рукой написанном письме соблаговолила известить его о производстве в полковники; этим же письмом она слала ему браслет, заплетенный локоном королевы. А кроме того, он был удостоен титула герцога Кассано с пожизненным годовым содержанием в три тысячи дукатов (тринадцать тысяч двести франков). Владельцем этого титула и в высоком звании бригадного генерала мы и находим его воюющим против французов в 1806 и 1807 годах.
Пресловутая узурпация трона Бурбонов королем Жозефом стала отличным поводом для Фра Диаволо, чтобы привести все новые доказательства своей преданности королю Фердинанду и королеве Каролине. Он едет в Палермо, и его принимает королева; обласканного, она направляет его в Абруццо; но в отличие от Фердинанда она забыла предупредить его о том, чтобы сдерживать свои страсти и своих солдат.
Фра Диаволо настолько буквально следовал указаниям Каролины, что король Жозеф счел необходимым избавиться от противника, может, и не такого опасного, но куда менее приятного, нежели лорд Стюарт и его англичане. И тогда он призвал к себе майора Гюго. В его храбрости и самоотверженности король был уверен: он имел дело с плутарховским героем.
Его верность приносила ему страдания: он служил под началом у Моро, ценил, любил, боготворил его. Бонапарту отовсюду слали поздравления, как только он взошел на трон; Гюго, как и все прочие, послал свое. Но когда от него потребовали лжесвидетельствовать против Моро, пытаясь привлечь по делу Кадудаля, он решительно отказался.
Бонапарт запомнил этот отказ, а Наполеон не забывал о нем.
Всем была известна злопамятность Наполеона. В одно утро майору Гюго сообщили, что он должен отбыть в неаполитанскую армию, то есть отправиться подальше от глаз императора, — тот мог наблюдать и воздавать должное за службу лишь тем, кто находился в поле его зрения.
Но майору Гюго впору было принять своим девизом испанское словцо, которым некоторое время подписывался его сын, — Hierro (железо). После того, как мы об этом упомянули, читатель, несомненно, догадался, что уже в то время этот человек был отцом нашего великого поэта Гюго.
Впрочем, в этих строках, посвященных образу отца, сын представил его исполненным не столько мужества, сколько сострадания:
178 
