Возможно, любительницам лёгкого, одноразового чтива и не понравится, потому... 
181 
Но было уже поздно: д’Артаньяна за шумом не услышали. Раздалось три-четыре мушкетных выстрела, и поднялась перестрелка. Слышно было, как пули щелкали о стены дворца. Одна просвистела мимо д’Артаньяна и разбила зеркало, у которого Портос в эту минуту любовался собой.
– О! О! – воскликнул кардинал. – Венецианское зеркало!
– Ах, монсеньор, – сказал на это д’Артаньян, спокойно закрывая окно, – не плачьте, пока еще не стоит, вот через час во всем дворце не останется, надо думать, ни одного зеркала, ни венецианского, ни парижского.
– Что же делать, как вы думаете?
– Да возвратить им Бруселя, раз они его требуют. На что он вам, в самом деле? Какой прок от парламентского советника?
– А вы как полагаете, господин дю Валлон? Что бы вы сделали?
– Я бы вернул Бруселя.
– Пойдемте, господа, я поговорю об этом с королевой.
В конце коридора он остановился.
– Я могу на вас рассчитывать, не правда ли, господа?
– Мы не меняем хозяев, – сказал д’Артаньян. – Мы у вас на службе: приказывайте, мы повинуемся.
– Подождите меня здесь, – сказал Мазарини и, обойдя кругом, вошел в гостиную через другую дверь.
Глава IV
Бунт переходит в восстание
Кабинет, куда вошли д’Артаньян и Портос, отделялся от гостиной королевы только портьерой, через которую можно было слышать то, что рядом говорилось, а щелка между двумя половинками портьеры, как ни была она узка, позволяла видеть все, что там происходило.
Королева стояла в гостиной, бледная от гнева; однако она так хорошо владела собой, что можно было подумать, будто она не испытывает никакого волнения. Позади нее стояли Коменж, Вилькье и Гито, а дальше – придворные, мужчины и дамы.
Королева слушала канцлера Сегье, того самого, который двадцать лет тому назад столь жестоко ее преследовал. Он рассказывал, как его карету разбили и как он сам, спасаясь от преследователей, бросился в дом господина О., в который тотчас же ворвались бунтовщики и принялись там все громить и грабить. К счастью, ему удалось пробраться в маленькую каморку, дверь которой была скрыта под обоями, и какая-то старая женщина заперла его там вместе с его братом, епископом Мо. Опасность была велика, из каморки он слышал угрозы приближающихся бунтовщиков, и, думая, что пробил его последний час, он стал исповедоваться перед братом, готовясь к смерти, на случай, если их убежище откроют. Но к счастью, этого не случилось: толпа, думая, что он выбежал через другую дверь на улицу, покинула дом, и ему удалось свободно выйти. Тогда он переоделся в платье маркиза О. и вышел из дома, перешагнув через трупы полицейского офицера и двух гвардейцев, защищавших входную дверь.
В середине рассказа вошел Мазарини и, неслышно подойдя к королеве, стал слушать вместе с другими.
– Ну, – сказала королева, когда канцлер кончил свой рассказ, – что вы думаете об этом?
– Я думаю, ваше величество, что дело очень серьезно.
– Какой вы мне дали бы совет?
– Я дал бы вам совет, ваше величество, только не осмеливаюсь.
– Осмельтесь, – возразила королева с горькой усмешкой. – Когда-то, при других обстоятельствах, вы были гораздо смелее.
Канцлер покраснел и пробормотал что-то.
– Оставим прошлое и вернемся к настоящему, – добавила королева. – Какой совет вы хотели мне дать?
– Мой совет, – отвечал канцлер нерешительно, – выпустить Бруселя.
Королева побледнела еще больше, и лицо ее исказилось.
– Выпустить Бруселя? – воскликнула она. – Никогда!
В эту минуту в соседней зале раздались шаги, и на пороге гостиной, без доклада, появился маршал де Ла Мельере.
– А, маршал! – радостно воскликнула Анна Австрийская. – Надеюсь, вы образумили этот сброд?
– Ваше величество, – отвечал маршал, – я потерял троих людей у Нового моста, четверых у Рынка, шестерых на углу улицы Сухого Дерева и двоих у дверей вашего дворца, итого пятнадцать. Кроме того, я привел с собой десять – двенадцать человек ранеными. Моя шляпа осталась бог весть где, сорванная пулей; по всей вероятности, я остался бы там же, где моя шляпа, если бы господин коадъютор не подоспел ко мне на выручку.
– Да, – промолвила королева, – я бы очень удивилась, если бы эта кривоногая такса не оказалась во всем этом замешана.
– Ваше величество, – возразил де Ла Мельере с улыбкой, – не говорите при мне о нем плохо; я слишком хорошо помню услугу, которую он мне оказал.
– Отлично, – сказала королева, – будьте ему благодарны, сколько вам угодно, но меня это ни к чему не обязывает. Вы целы и невредимы, а это все, что мне надо; вы вернулись, и теперь вы тем более желанный гость.
181 
