64 
Убедившись в том, что препарат подействовал, Глеб вернулся к шалашу и, притворно зевая, пролез на свое место. Евгения Игоревна робко, как будто это не она возглавляла экспедицию, поинтересовалась у него, не собирается ли он организовать посменное дежурство.
— К черту, — широко, с подвыванием зевая, пробормотал Глеб, — Не вижу никакого смысла. Прошлой ночью уже надежурились… Часовые на посту, в городе весна… — Он снова зевнул, за ухом что-то отчетливо хрустнуло, и Глеб испугался: не перестараться бы. — Красть у нас нечего, а дежурный, всю ночь торчащий на фоне костра, — это такая мишень, что лучше не придумаешь. Хочешь, режь его, а хочешь, стреляй…
— Точно, — глухо прогудел из своего угла Тянитолкай. — Смотри-ка, прапорщик, а соображает…
Сделав это заявление, он немного повозился, шурша спальником, и через минуту уже заливисто храпел. Горобец долго ворочалась, вздыхала и, кажется, даже немного всплакнула, но через полчаса затихла и она. Глеб лежал на спине, глубоко и ровно дыша, и сквозь полуопущенные веки наблюдал, как снаружи постепенно слабеет оранжевое зарево костра. Горобец вдруг заворочалась во сне, тихонько всхлипнула, совсем как обиженный ребенок, повернулась на бок, выпростала из спальника руку и положила ее Глебу на грудь. Ее волосы щекотали Сиверову щеку, но он не стал отодвигаться, боясь разбудить усталую женщину. «Пусть спит, — с неожиданной теплотой подумал он. — В такой ситуации, как сейчас, спать лучше, чем бодрствовать. Может, что-нибудь хорошее приснится… И вообще, по слухам, сон — лучшее лекарство…»
Евгения Игоревна снова завозилась, прижалась к, нему плотнее и положила голову на плечо. «Женщины, — подумал Сиверов, одновременно обрадованный и огорченный тем обстоятельством, что его и Горобец разделяют два спальных мешка на гагачьем пуху. — Вот народ! Это у них всегда так: все понимает, со всем согласна, ни с чем не спорит и все одобряет, но при этом все равно продолжает гнуть свою линию. Даже во сне…»
Евгения Игоревна обняла его крепче и потерлась щекой о его грудь. Похоже, ей действительно снилось что-то очень приятное. Глеб представил, как они выглядят со стороны, и ему стало неловко, хотя ничего предосудительного он, кажется, не сделал — пока, по крайней мере. Фантазия у него разыгралась, подстегнутая лошадиной дозой кофеина, но работала она в каком-то странном направлении: Сиверов вдруг ясно представил себе, как под потолком шалаша внезапно вспыхивает яркий электрический свет, а в открытом треугольном проеме на,фоне ненастной ночной тьмы, как ангел мщения, возникает Ирина Быстрицкая. Возникает она, значит, и видит такую картину: ее муж лежит в объятиях посторонней женщины и, что характерно, не делает никаких попыток из этих объятий вырваться…
Глеб поймал себя на мысли, что не отказался бы увидеть Ирину даже при таких сомнительных обстоятельствах. Пускай бы вошла, и увидела, и устроила сцену, и даже, если уж совсем невмоготу, вцепилась бы Горобец в волосы, или отвесила ему, Глебу, пощечину… Пускай, лишь бы не сгинуть так, как сгинул муж той женщины, что лежит сейчас рядом, доверчиво прижавшись щекой к его груди: бесследно, не успев подать последней весточки, да еще и будучи посмертно заподозренным — в чем бы вы думали? — в людоедстве…
Костёр мало-помалу угас, осталось лишь красноватое мерцание над медленно остывающими углями. Оно тоже мешало, но не так сильно, как пламя, и вскоре глаза Слепого привыкли к неверному полусвету. Он начал различать стволы сосен, черные купы кустов и даже медленно ползущие по небу рваные клочья туч. Дождь не то кончился совсем, не то удалился на обеденный перерыв, но тишины все равно не было: лес наполнился шорохом и перестуком срывающихся с ветвей тяжелых капель. Один раз прямо над потухшим костром стремительно и бесшумно, как парящий в восходящем воздушном потоке невесомый клочок пепла, промелькнула какая-то белесая тень на широко распростертых мягких крыльях. Низкий входной проем шалаша сильно ограничивал поле зрения, но выходить наружу Сиверов не хотел, да и ни к чему это было: чтобы нанести очередной удар, убийца должен был войти в шалаш, возникнуть черным силуэтом на более светлом фоне, и тогда…
Не двигаясь и продолжая ровно, глубоко дышать, Глеб скосил глаза и проверил, сумеет ли выхватить из наплечной кобуры пистолет. Голова Евгении Игоревны лежала почти на нем — почти, но не совсем. «Смогу, — решил Слепой. — И уж если выхвачу, то не промахнусь. Вот было бы славно! Они бы проснулись от шума, а их маньяк валяется прямо у входа, задрав копыта, с пулей между ушей…»
64 
