Над входом нависал огромный портик, украшенный гербом Советского Союза и обрамленный кучей знамен. Какие именно это знамена, понять было уже трудно. Дом красили, как минимум, раз десять, и краска, наносившаяся прямо на столичную пыль, надежно спрятала серпы с молотами и начальные строки лозунгов, призывающих продолжать дело Ленина-Сталина. Дом располагался в небольшом переулке. Местные жители настолько привыкли к его фасаду, что не замечали, что именно изображено на рельефах.
Кабинет кандидата в депутаты генерала Кабанова тоже не претерпел изменений с пятидесятых годов.
Деревянные панели, гипсовая лепнина, выкрашенная бронзовой краской, люстра с чудом сохранившимися матовыми плафонами. На добротном столе, покрытом изъеденном молью зеленом сукне, стоял огромный черный аппарат, служивший одновременно и телефоном, и селектором. Когда-то он, наверное, украшал стол крупного министерского чиновника, теперь же нажатием клавиши можно было вызвать одного-единственного человека – секретаршу, сидевшую в общей комнате.
– Вы подыскали студентов? – строго поинтересовался Кабанов у секретарши, когда появился в штабе.
– Да, ребята обещали прийти. Но они не совсем студенты, сейчас лето и кого-нибудь в общежитиях найти трудно.
– До встречи с избирателями у меня час времени.
– Они должны появиться с минуты на минуту.
Кабанов зашел в кабинет и тут же ощутил себя важным человеком. Одна беда, генерал плохо представлял, кем ему потом придется командовать.
Единственной новомодной вещью во всем кабинете было кресло, новенькое, кожаное, на колесиках, с гнутыми деревянными подлокотниками. Кабанов устроился в нем и подумал: «Раньше мне казалось, что к шестидесяти годам жизнь моя кончится, а теперь вижу – она только начинается».
Щелкнул динамик в аппарате:
– Григорий Викторович?
– Да, слушаю, – важно ответил Кабанов.
– Ребята пришли, – голос секретарши дрогнул, но генерал не сообразил, в чем кроется причина замешательства.
– Просите их ко мне.
– Да, – с замиранием в горле произнесла секретарша, и дверь в кабинет Кабанова отворилась.
На ковровую дорожку ступили пятеро молодых людей, людей в общечеловеческом смысле слова, но сам генерал подобных субъектов людьми называл с большим допущением, – три парня и две девчонки.
Половые отличия генерал сумел установить не сразу – через десять секунд, рассмотрев наконец у девиц под майками груди. Волосы у одной девчонки были выкрашены в ядовито-зеленый цвет, у другой – в такой же ядовитый, но только красный. Трое парней выбелены, в ужасной ширины рэперских штанах, спущенных, как определил для себя генерал, чуть выше колен.
– Прикольно, – сообщил самый старший из парней и, не вынимая рук из карманов, подошел к столу, нагнулся и заглянул в глаза генералу. В ухе у подростка Кабанов успел сосчитать семь серебряных колечек. – Сказали, работенка есть?
Генерал подавил приступ отвращения и зычно спросил:
– Вы-то работать умеете?
– Все что угодно. Хотите, дерьмом плакаты конкурента измажем? Хотите, под дверь ему нагадим?
Кабанов не сомневался, эти ребята способны средь бела дня нагадить под дверь Горбатенко, причем как парни, так и девицы. Но, помня слова Скворцова, пресек этот порыв в зачатке.
– Я веду честную борьбу.
– Нам это по барабану, – сообщила зеленая красавица с тоскующим взглядом, она уселась прямо посреди кабинета, сложив ноги по-турецки.
– Надо листовки расклеить, – Кабанов с каждой секундой терял уверенность в успехе.
Подростки переглянулись, им явно хотелось чего-нибудь более масштабного.
– Сколько платишь, батя?
– За ночь работы по двадцать баксов.
– Прикольно звучит, – хихикнула девица, – за ночь работы…
– Я не то имел в виду, – генерал почувствовал, что краснеет, и, чтобы скрыть смущение, достал из-под стола толстую пачку листовок.
Рэперы обступили стол.
– Солидно, – сказала рыжеволосая, разглядывая генеральские звезды.
– Расклеите на фонарях и на дверях подъездов.
Клей и валики наши, возьмете у секретарши.
– Деньги, батя, какие?
– Зеленые, – генерал выдвинул ящик стола и вынул сорок долларов. – Сорок для начала, шестьдесят утром, когда увижу, что весь район обклеен.
– Посоветоваться надо, – парень присел на край стола. Майка приподнялась, и генерал вынужден был с минуту созерцать грязные белые трусы рэпера.