41 
– Ты тут оглядись! – сказал, наконец, – а я пойду, поищу его.
Мишель исчез в пелене дождя. Фаддей тоже принялся беспокойно перебегать от одного товарища к другому, заглядывая им в лица. И всюду словно ударялся больно об отупевшие взгляды, о замученные усталостью лица. Но ни один из этих взглядов не принадлежал Цветочку.
И тут он увидел тощую тень, вжимавшуюся в дерево.
– Цветочек? – крикнул Фаддей. – Цветочек, это ты?
Тень шевельнулась.
– Да? – слабо прозвучало в ответ. – Булгарин?
Фаддей вздохнул облегченно.
– Да, я это, – отозвался он, бросаясь к Цветочку. Лицо того было только бледным пятном неимоверного страдания.
Фаддей похлопал камерада по плечу.
– Все-таки мы выкарабкались, правда?
Цветочек кивнул. А потом внезапно свесил голову, скрыл лицо в ладонях и тихонько заплакал.
– Я… я больше не могу.
Он больше и в самом деле не мог.
«Вот и этот готов попрощаться с этим миром!» – ужаснулся Фаддей.
Булгарин робко погладил друга по голове.
– Ты уже смог, дурень! Ты выкарабкался, а хуже, чем сегодня, уже больше не будет.
Цветочек кивнул и попытался сдвинуться с места. Фаддей еще раз ободряюще похлопал его по плечу.
Все-таки все они сдюжили – и Дижу, и Мишель, и Цветочек, и он сам. Сколько других солдат осталось валяться в придорожных канавах, Булгарин не знал. Он об этом и не думал даже. Те, что были важны для него, все же уцелели. Пока.
…Они вошли в поместье его родителей. Опустевшее поместье, которое он помнил иным, в котором так любил бывать в раннем детстве. И вот теперь в него вошли солдаты Великой Армии разбойного корсиканца. И он – с ними, не гостем долгожданным, а врагом, готовым убивать, жечь, глумиться…
Фаддей поправил кивер и двинулся к конюшне. Отодвинул деревянную задвижку и проскользнул внутрь.
Все так же где-то под крышей суетятся ласточки, обустраивая свое гнездо, все так же пробивается сквозь щели смутный свет дня. Пыль, неподвижно висевшая в воздухе, отдает серебром. Все так же. И почему-то сразу становится трудно дышать.
Булгарин жадно втянул в себя воздух. Домом, домом пахнет – прелым деревом, пылью, грязью. Фаддей осторожно огляделся. Правильно, враги все так должны оглядываться, а не то их мигом из засады-то и прищучат. Нет у тебя больше дома, камерад!
Он тихо двинулся в дальний угол конюшни, где на крючьях висели седла и упряжь, вжался лицом в седло, стянул кивер и провел рукой по волосам. Эко отросли-то, и сальные какие. Грязным врагом проник в дом, теперь чужой дом. Дом, все секреты которого он почему-то знает.
Фаддей разворошил сапогом кучу соломы на полу, открывая крышку лаза. Там точно есть овес. И осторожно спрыгнул в погреб. Ага, так оно и есть! Во камерады обрадуются!
Он запустил руку в один из мешков. А повезло-то еще больше – мука, самая настоящая мука, не один лишь овес! Булгарин отряхнул руки. Враг, враг ты и есть, родное поместье на разор пустил…
…Дижу попыхивал трубочкой у конюшни.
– Однажды нам отомстят за то, что мы творим! – с горечью сказал ему Булгарин. – За все! И куда как страшно отомстят! Это я тебе обещаю! Сейчас, кажись, мы в победителях числимся, но трепещи, ежели окажемся в проигравших. Отплатят нам тогда той же монетой. Уж будь уверен!
Дижу молча выколотил о сапог трубку, вновь набил табаком.
– Ну, и что ты там нашел, великий следопыт? – спросил невозмутимо, не удостоив Фаддея даже взглядом.
– Представь себе, нашел, два мешка овса и мешок муки. А ты?
Дижу ответил не сразу. Он внимательно разглядывал набитую табаком трубку. Поджег табачок, раскурил. Неторопливо спрятал огниво и вскинул глаза на Булгарина.
– Вот чего мне так давно не хватало, – прошептал блаженно. – Нет, я ничего не нашел, камерад. А чужие дома я грабить непривычный. Ты вон тоже в барский дом не сунулся.
– Хорошо, что нам телегу дали, – отвел глаза в сторону Фаддей. – Загрузим мешками и – к Жильярду.
Дижу в который раз пожал плечами.
– Загрузим так загрузим…
«Вот она, последняя возможность поговорить по душам», – подумал Фаддей.
– Послушай, Дижу! То, что я тогда наговорил тебе до похода… Ну… В общем, мне очень жаль. Дурак я…
– Да? – сделал еще одну затяжку Дижу, выпуская клубы дыма через нос. – А я и в толк не возьму, о чем это ты. Забыто все уже давно, – еще затяжка. – Ты в следующий раз хотя бы предупреждай, на что мне обижаться надобно.
На этот раз плечами пожал Фаддей. Ну, что тут скажешь?
41 
