287 
– Да уж, – шепчу я, – чашкой чаю и книгой здесь, пожалуй, не обойтись: я бы предпочел нож и винтовку, а может, и рацию для вызова подкрепления на случай бунта.
– Рацию – наверняка.
– Наверняка.
«Когда все будет позади, – говорю я себе, – ты проклянешь себя за то, что впустую потратил столько времени…»
– Потому что кое-кто из здешних обитателей выглядит очень неспокойно, и от них можно ожидать чего угодно. – Я поддаю чучело совы, и из него доносится громкий писк, вслед за которым из перьев выскакивает коричневая мышка, тут же исчезающая за японскими фонариками. – Видела? Очень неспокойно.
«Когда ты останешься один, какие только проклятия ты не обрушишь на свою голову за то, что не воспользовался случаем».
Вив подходит к окну и сквозь паутину смотрит наружу.
– Как жаль, что здесь нет комнаты… в смысле жилой… Отсюда так хорошо все видно. Гараж на той стороне, и дорогу, и все-все.
– Прекрасный вид.
Я стою так близко, что даже чувствую запах ее влажных волос – вперед! сделай что-нибудь! ну хотя бы попытайся! – но мои хорошо воспитанные руки остаются в карманах. Между нами растет стена протокола и бездействия – она не станет ее разрушать, я это сделать не могу.
– Этот полис… как ты думаешь, где он может быть?
– О Господи, в такой свалке его нелегко будет найти, – весело отвечает она. – Давай так: ты начинай с той стороны, а я – с этой, и будем копать, пока не дойдем до конца. Я помню, он был в коробке из-под ботинок, но Генри тут все время все переставлял…
И прежде чем мне удается предложить более интимный способ поисков, Вив исчезает в щели между ящиками, и мне ничего не остается, как последовать за ней. Идиот, по крайней мере язык у тебя еще не отнялся, ты же можешь говорить: давай объясни ей, что ты чувствуешь.
– Надеюсь… это ни от чего тебя не отвлекает?
– Меня? – с противоположной стороны. – Только от мытья посуды… а что?
– Просто мне не хотелось бы отвлекать тебя от чего-нибудь более существенного, чем копание тут со мной на чердаке.
– Но это ведь я тебя отвлекла, Ли. Помнишь, это ведь ты пошел за мной?
Я не отвечаю. Мои глаза вполне привыкли к полутьме, и в пыльных лучах я начинаю различать тропку, ведущую в угол с существенно меньшим количеством паутины. По ней я дохожу до старого бюро с полукруглой крышкой, на вид гораздо менее пыльной, чем все остальное. Я открываю бюро и вижу коробку из-под ботинок. Вместе с такой сентиментальной музейной коллекцией, что я чуть было не разражаюсь хохотом, однако он застревает у меня в горле, как рыбья кость.
Я собираюсь съязвить по поводу своей находки. Я намереваюсь позвать Вив, но, как во сне, лишаюсь голоса и снова чувствую ту пронзительную смесь восторга, трепета, ярости и вины, которую ощутил, когда впервые прильнул к отверстию в стене и не дыша впился в зрелище чужой жизни. Ибо я опять подсматриваю. И жизнь встает передо мной куда как более обнаженной, куда как ужасающе неприкрытой, чем худое, мускулистое тело, которое со стоном упало на мою мать в свете настольной лампы много лет тому назад…
Передо мной лежит аккуратный и страшный выводок… школьные танцевальные программки с приколотыми к ним почерневшими и осыпающимися гвоздиками, грамоты по литературе, собачьи ошейники, шарфы, долларовые банкноты с числами, записанными на лицах, – Рождество 1933 Джон, День Рождения 1935 Дед Стампер, День Рождения 1936 Дед Стампер, Рождество 1936 Дед Стампер, – прибитые к хлебной доске, на которой выжжено «Не Богом Единым». Тут же находится тощая коллекция марок, а в ювелирном ларце из-под ожерелья хранятся драгоценные, словно бриллианты, ракушки… в поильник воткнут флаг, рядом валяется лисий хвост, колоды карт, альбом Глена Миллера на 78 оборотов, окурок, вымазанный помадой, пивная банка, медальон, стакан, собачий жетон, фуражка и снимки, снимки, снимки…
В основном типично американские, как и флаг в поильнике. В пожелтевших конвертах лежат кипы фотографий, фотопортреты в стеклянных рамках, семейные снимки, на которых малышня строит рожи, выглядывая из-под ног стоящих напыщенных взрослых; снимки, обычно выбрасываемые через год, из разряда пять долларов за дюжину, с подписями, которыми обмениваются выпускники перед окончанием школы. Один из них я снял с полки: страстная шестнадцатилетняя школьница вывела поперек белого кашемира: «Хахалю Хэнку. Божественному Хахалю, с надеждой, что он еще ухайдакает меня. Дори».
287 
