114 
* * *
– Вот он мне и попался, каналья, – сказал Салтыков. – Ах, глупец! Ну, разве же так это делают? Ведь он застрянет своей конницей на узких дефиле… Отныне начинаем разгром короля!
Подсознательно почуяв близость вражьей атаки, аншеф стал сыпать распоряжениями. От его шатра поскакали в огонь и в дым ординарцы. В ход тронулись резервы. Ретраншемент укрывал перемещение войск от огня. С горы Юденберг, спускаясь с высоты по зеленой, еще не пробитой траве, скученно сошли в низину два свежих русских полка. Фронт был перестроен… Аншеф выждал (старики терпеливы), когда на Мюльберге соберется немцев побольше, и велел открыть по высоте ураганный огонь:
– Тратьте ядра без скупости… Копить сейчас не надо!
Горящими яблоками поплыли в небе мортирные бомбы. Фридрих такого еще не видывал, хотя повоевал немало: русские швыряли снаряды с огнем через головы своих войск. Но, быстро сообразив, король бросил свои батальоны на высоту Шпицберга…
Над гвалтом голосов, над пушечным громом, на самом пике этого проклятого Шпицберга, вдруг выросла неповторимая, вся во вдохновении боя фигура Петра Румянцева… Глаза вытаращены, мундир на генерале рван, а в руке – обломок шпаги.
– Стой крепко! – прорычал он. – Ежели кто с места двинется, того поймаю и башку оторву…
Пруссаки уже близко. Бегут. Рты их разъяты в вопле.
И начался прибой:
волна пруссаков докатилась до Шпицберга – скала!
отхлынула и снова пошла вперед – скала!
еще раз, покрываясь кровью, ударила – скала!
бросились на Шпицберг всей грудью – скала!
Тогда Фридрих, побледнев, крикнул:
– Коня!
* * *
Фронтальную атаку на Шпицберг повел сам король.
Салтыков подозвал к себе трех ординарцев.
– Дворяне, – сказал он им, – двух наверняка убьют, потому пошлю трех сразу. Один из вас доскакать должен до апшеронцев; явите им волю мою – не отступать…
Ни один из трех не доскакал до полка Апшеронского (все пали из седел, разбиты копытами, насмерть изувечены). Но славный полк Апшеронский не дрогнул. Трава была там высока, и вся она в крови, в крови, в крови. До пояса апшеронцы выкрасились в кровь («сидючи на коленях, отстреливались, покуда уже не осталось из них никого в живых…»[19]).
В атаке безуспешной конь был убит под королем. Картечь сразила его адъютантов. Фридрих вернулся из атаки на солдатской кобыле. Вся одежда была иссечена пулями. Фридрих, почти осатанев, погнал свои войска еще раз. Второй раз. Третий!.. Обратно возвращались уже не люди, а какие-то кровавые ошметки – безглазые, безликие, многие тут же сошли с ума…
Шуваловские гаубицы сыпали, торжественно и гулко, вокруг себя смерть полными горстями («С Елизаветой – бог и храбрость генералов, Российска грудь – твои орудия, Шувалов!» – так писал тогда Ломоносов)…
И, как всегда в критические моменты, король позвал:
– Зейдлиц!
Но в ответ услышал – совсем неожиданное:
– Король, мои эскадроны не железные.
Фридрих разбил трубу о дерево, в ярости топал ногами, крича на Зейдлица, как на последнего лакея:
– Я все равно не слышу твоих слов, сейчас мне плевать на все слова, какие существуют на свете… Иди в атаку не рассуждая!
Зейдлицу уже подводили боевого коня. Порыв ветра раздул парусом его белую гусарскую накидку – как саван, как саван. Он вдел уже ногу в стремя, но продолжал огрызаться:
– Это безумие, король, бросать на ветер мои славные эскадроны!
– Безумен тот, кто осмеливается спорить со мною.
– От нас же кусков не останется, король.
– Какое мне дело до этого, – вперед!
– Повинуюсь, мой король…
Зейдлиц вскинул свое поджарое тело в мокрое от пота седло. Жестоко надрал уши лошади, разозлив ее перед атакой. Выдернул палаш из ножен, и при свете угарного дня блеснула сизая, как воронье крыло, страшная боевая сталь.
Секретарь короля де Катт был рядом, со своим альбомом. «Что-то надо сказать для истории… Но – что сказать?»
– Мы будем перебиты, – вот что сказал Зейдлиц.
И грозная лавина конницы (лучшей конницы мира), взлягивая землю, взметая клочья дерна и песок, рванулась вперед…
Салтыков, увидев, как быстро движется через поле блеск и ярость прусской кавалерии, сказал – почти довольный:
– Вот последний козырь короля… Король продулся в пух и прах! Завтра, видать, с торбой по дворам пойдет… любой милостыньке рад станется…
Наперерез прусской кавалерии – клин клином вышибать! – вымахала на рысях русская конница. В пыли и ржанье лошадей рассыпался тусклый пересверк палашей и сабель. Желтые облака сгоревшего пороха низко плыли над головами всадников. Хрипели и давили друг друга лошадьми звенящие амуницией эскадроны…
114 
