Особенно,... 
124 
Салтыковский план кампании Конференция не утвердила. План этот приводил к полной победе над Пруссией, но грозил большими осложнениями с Веной. Политика победила стратегию: отныне русская армия становилась «помощной» для армии Австрии.
Отъезжая из Петербурга, Салтыков сказал на прощание:
– Холопством наказала меня судьба-злодейка. Чую, что скоро мне и роты не доверят в команду. Прощайте! Охти, я болен…
…План Салтыкова, отвергнутый Конференцией, через полстолетия лег на стол Наполеона – Наполеон учился побеждать. Фридрих был непобедим, пока не столкнулся с Салтыковым… Наполеон внимательно изучал планы Салтыкова, которого считал одним из самых выдающихся полководцев XVIII столетия!
В нашей стране великих полководцев прошлого знают, так сказать, «в лицо». Советские маршалы носят их чеканные профили на груди. Покажи портрет, и даже дети точно определяют:
– Это Суворов… а вот это – Кутузов!
Салтыков «в лицо» не угадывается. Его у нас знают мало. В провинции, в тиши краеведческих музеев, во глубине России, он глядит с портретов на новое поколение – седенький, ласковый и хитрый старичок.
Салтыков в нашей стране не знаменит, но он признан нашей страной. Правда, от широкой славы в потомстве он затаился в военных архивах, в солидных монографиях, в толстенных сводах рескриптов и документов. Он живет среди бумаг так же тихо и незаметно, как и жил когда-то – пока не грянул Кунерсдорф!
В Великую Отечественную войну мы о Салтыкове помнили.
Ибо за этим старичком вырастал призрак Берлина.
* * *
Фридрих говорил, что «работает теперь, как черт».
– И все должны работать, как черти. Однако, – добавлял король, – я весь трясусь, когда подумаю о начале кампании. Глупо с моей стороны еще существовать, но почему-то я еще существую.
Впрочем, король трясся напрасно. Кампания 1760 года была самой жалкой, самой невыразительной за все время войны. Шпионов на австрийской стороне Фридрих как-то растерял, сведения о русских планах текли к нему от Тотлебена, – только бы этот № 1284 не проворовался!
Салтыков по прибытии своем к армии разругал Фермора:
– Почто конница Тотлебена гуляет, где ей угодно? И никогда Тотлебена не видать там, где ему быть надобно по диспозиции. А мне запорожцев не надобно; взять Тотлебена в шоры!
Впервые тогда обратили внимание на то, что доклады Тотлебена лживы: он доносит о пруссаках, когда их нет; пишет, что пруссаки ушли, – туда идут русские, и вырубаются подчистую пруссаками.
– Подтяните Тотлебена ближе к моей ставке, – указал Салтыков. – Мне надоели его гулянки от города к городу…
Самая жалкая из кампаний оказалась и самой бесчеловечной. Немец зверствовал над немцем же! Дорогу для варварства открыли австрийцы. Лаудон, завладев Ландсгутом, признал удрученно:
– У меня нет денег, чтобы расплатиться с моими храбрецами. Так скажите, что я отдаю им этот город на растерзание…
Получив в награду целый город, славный искусными ремеслами и торговлей, имперские войска для начала зарезали тесаками всех его жителей (дети и женщины пощажены не были). Людская кровь ручьями стекала в огонь пожаров…
Фридрих уже вырос под стенами Дрездена, где тогда проживало семейство польско-саксонского короля Августа III. Об этом и напомнил королю де Катт, на что Фридрих ответил:
– Головы курфюрстов так устроены, что не чувствуют боли, когда вырывают волосы у их подданных. Будем же рвать волосы прямо с голов властелинов…
Сделав несколько выстрелов по городу, Фридрих ждал, что Дрезден ему сдадут, дабы не подвергать опасности детей короля. Но… ошибся: австрийцы столицу Саксонии не сдавали.
– Тогда начинайте, – сказал король. – Мы сейчас устроим из Дрездена второй Ландсгут; люди мы уже давно знакомые, так чего нам церемониться?
«Великолепные дворцы и церкви, истинные памятники искусства и вкуса, рассыпались в развалины. Улицы были покрыты ранеными и раздавленными падением домов и колоколен. Вопли отчаяния раздавались по городу… Пользуясь смятением, австрийские солдаты, не приученные к субординации, пускались на грабеж; неистовства их над бедными жителями умножали общее бедствие… Вскоре цветущий и красивейший город Германии обратился в печальный остов, напоминавший о прежнем величии и богатстве!»
Судьба Дрездена оказалась ужасной: снаружи пруссаки уничтожали его ядрами, а гарнизон австрийцев уничтожал Дрезден изнутри. Две крысы трудились усердно над одной головкой сыра: одна крыса обгладывала его с корки, а другая забралась внутрь, жрала сыр и тут же гадила…
124 
