138 
— Отец, мой отец… отец дорогой, как я рада!
— Ну, веди, мать. Чего уж там, — сказал Распутин.
В столовой угол был занят божницей, горели лампадки, а под ними сиживал старый придурок в монашеском одеянии, но со значком Союза русского народа на груди. При появлении Распутина он заблеял, словно козел, увидевший свежую травку:
— Спаааси, Христос, людии твоаяаа…
— А, и Васька здесь? — поздоровался Распутин с юродивым. — Ты, Васек, погоди чуток, я тут с Ленкой поговорю.
Он удалился с хозяйкой в спальню, где в спешном порядке проделал с нею несколько природных манипуляций, причем старый идиот слышал через стенку одни молитвенные возгласы:
— Отец, ах, отец… дорогой наш отец!
Раздался звонок, возвещавший жену о прибытии законного мужа. Распутин сам же и открыл двери.
— Коля, ну где ж ты пропадал? Заходи…
В квартиру вошел Соловьев, синодский казначей, костлявый чинуша в синих, очках, делавших его похожим на нищего; меж пальцев он держал за горлышки винные бутылки. Звонко чмокая, Ленка Соловьева часто целовала Распутина в живот, прыгая по прихожей, и неустанно выкрикивала мужу:
— Коля, глядикось, отец пожаловал… отец! При этом Соловьев и сам поцеловал Распутина, как целуют монарших особ — в плечико.
— А я таскался вот… до Елисеева и обратно. Портвейн, я знаю, вы не жалуете. Гонял извозчика за вашей мадерой.
— Ну, заходи, — говорил Распутин, прыгая заодно с толстой коротышкой, потирая руки. — Давай, брат, выпьем мадерцы… Хозяйка внесла громадное блюдо с жареными лещами.
— Ух, мать, доспела! Вот это люблю… Коля, — сказал Распутин хозяину, — уважили вы. По всем статьям… Васек, — позвал он придурка, — а ты чего с нами не тяпнешь?
— Ему не надо, — ответила Ленка. — Он блаженный…
Хозяйка вынесла кучу мотков разноцветной шерсти и швырнула их придурку, чтобы он их перематывал. Тот, распевая псалмы, мотал шерсть, а Распутин разговаривал с казначеем.
— Цаблер у меня хвостиком крутит… знаешь, как? Ууу… А дело, значит, за Даманским? Коля, кто он такой?
— Петр Степаныч ваш искренний почитатель. Сам из крестьян, но желает стать сенатором и товарищем обер-прокурора Саблера.
— Сделаем! Но пусть и он постарается…
Страшно пьяного Гришку спускали с пятого этажа супруги Соловьевы — костлявый муж и коротышка жена. Часто они приговаривали:
— Григорий Ефимыч, ради бога, не оступитесь.
— Отец, отец… когда снова придешь? Ах, отец… Ну, что там Столыпин?
Ну, что там Лукьянов?
* * *
На следующий день следовало неизбежное похмеление. О том, как протекал этот важный творческий процесс, осталось свидетельство очевидца: «Распутин велел принести вина и начал пить. Каждые десять минут он выпивал по бутылке.
Изрядно выпив, отправился в баню, чтобы после возвращения, не промолвив ни слова, лечь спать! На другое утро я нашел его в том странном состоянии, которое находило на него в критические моменты его жизни. Перед ним находился большой кухонный таз с мадерою, который он выпивал в один прием…» Момент и в самом деле был критическим, ибо в любой день Православие как организация могло восстать против него, и Синод следовало покорить! Появился Новый фрукт — Петр Степанович Даманский, канцелярская крыса дел синодальных; понимая, что орлом ему не взлететь, он желал бы гадом вползти на недоступные вершины власти и благополучия. Чем хороши такие люди для Распутина, так это тем, что с ними все ясно и не надо притворяться.
Сделал свое дело — получи на построение храма, не сделал — кукиш тебе на пасху!
— Наша комбинация проста, — рассуждал Даманский открыто, — на место Лукьянова прочат Роговича, но мы поставим Саблера, Роговича проведем в его товарищи, потом сковырнем и Роговича, а на его место заступлю я… Что требуется лично от вас, Григорий Ефимыч? Сущая ерунда Пусть на царя воздействует в выгодном для нас варианте сама императрица, хорошо знающая Саблера как непременного члена всяких там благотворительных учреждений.
— И ты, — сказал Распутин, — и Колька Соловьев, и вся ваша синодская шпана мослы с мозгами уже расхватали, а мне… Что мне-то? Или одни тощие ребра глодать осталось?
Даманский напропалую играл в рубаху-парня:
— Об этом вы сами с Саблером и договаривайтесь! Распутин Саблера всегда называл Цаблером (не догадываясь, что это и есть его настоящая фамилии):
— Цаблер ходит ко мне, нудит. Я ему говорю: как же ты, нехристь, в Синоде-то сядешь? А он говорит — тока посади…
138 
