Особенно,... 
126 
Скатал кошму, надвинул дворянскую фуражку. Его знобило. В потемках поискал вокруг себя спички.
– Ладно, – сказал. – Я пойду… Спасибо за все!
На вокзале, когда он прибыл утром в город, встретился Чиколини: от шинели полицмейстера пахнуло дымом.
– Что тут у вас? – спросил Мышецкий. – Пожар был?
– Хуже, ваше сиятельство.
– Салганы сгорели?
– Бог с ними, ваше сиятельство. Хуже!
– Так что же?
– Забастовка, ваше сиятельство…
Мышецкий так и застыл на месте.
– Удружили… А что думает Сущев-Ракуса?
– Да его не поймешь, ваше сиятельство.
От перрона – прямо в депо, и сразу же отлегло от сердца. То, чего он больше всего боялся, не случилось. В раскаленных цехах все так же мерно жужжали станки, над ними деловито склонялись рабочие.
– Значит, вы не бастуете?
– Нет, – ответили ему. – Мы намного умнее господ жандармов. Мы будем работать, как работали…
На площади его нагнал Чиколини:
– Ваше сиятельство, постойте… Я не все рассказал!
– Ну, что еще?
– Салганы-то… сгорели вот!
– И черт с ними. Давно пора.
– Поджог был. Поймали…
– Кого поймали?
– Да поджигателя, ваше сиятельство.
Мелко-мелко затряслись поджилки. Вспомнились двадцать пять рублей и все прочее…
– Ну и что? – спросил поспокойнее.
– Бока намяли. Сумасшедший какой-то.
– Конечно, сумасшедший, – поддержал Мышецкий. – Нормальный не стал бы поджигать… Изолируйте его, Бруно Иванович. Головой за него отвечаете!
Первым делом – повидать Борисяка; инспектор уже знал о поимке поджигателя.
– Савва Кириллович, – спросил Мышецкий, – задержанный знает вас или нет?
– Только в лицо, но кто я и что…
– Понятно! Только не волнуйтесь; я ваш.
– Согласитесь, – горько усмехнулся Борисяк, – можно пострадать за убеждения, но эти вонючие сараи…
В дальнейшем разговоре выяснилось, что забастовка охватила лишь фабрички и мастерские мелких предпринимателей. Как раз тех, на которых выступления Штромберга пользовались значительным успехом. Вопрос с депо, не примкнувшим к забастовке, начинал проясняться. Кожевники, мясники, красильщики, свечники выставили чисто экономические требования. Никакой политики. Ни одного политического лозунга. Красного знамени тоже не было – несли хоругви и портреты царя. Возглавляло демонстрацию духовенство.
Сергей Яковлевич с трудом добрался до жандармского управления – толпы народа проходили по улицам, во все горло распевая «Боже, царя храни…».
Мышецкий ворвался к Сущеву-Ракусе в кабинет:
– Полковник, что у вас тут происходит?
– Празднуем самосожжение салганов.
– Я не шучу…
– Как видите, князь, маленькая забастовочка! Виват, виват… Да здравствует великий Штромберг!
Жандарм выглядел очень довольным, улыбался:
– Неплохо, князь… А?
– Не могу оценить вашей радости, – огрызнулся Мышецкий.
– Напрасно, князь. Впрочем, вы еще сумеете оценить ее сущность. Это я вам обещаю!
– Чего же требуют бастующие?
– Как всегда, – ответил полковник. – Увеличения заработка, сокращения рабочего дня… И они – правы!
– Вы поддерживаете их? – удивился Мышецкий.
– А разве я враг русскому рабочему? – спросил жандарм.
– Но эти требования могут…
– Могут, – подхватил жандарм. – Могут быть удовлетворены. Требования-то справедливы, князь.
– А что предприниматели?
– Артачатся, – ответил Сушев-Ракуса. – Как всегда.
– Но они могут и не пойти на уступки?
Аристид Карпович свел свои кулаки вместе.
– Вот так, – сказал он, нахмурясь. – Сотру в порошок… Пусть только посмеют не уступить мне! Не уступят рабочим – зато уступят мне. С превеликим почтением!
Мышецкий, наконец-то, догадался сесть:
– Что-то я вас не понимаю, господин полковник.
– Вы не понимаете, – согласился жандарм, – но вот ваши друзья, вроде Кобзева или Борисяка, они хорошо меня поняли. Борисяк – тот хитрый хохол, по стеночке ходит. Никак его уловить не могу… Большевик-с!
– О чем вы говорите, полковник?
– Да о депо, конечно. Выжидают чего-то… Я им социализм на тарелке с розанами подношу к самому рылу: вот вам и восьмичасовой рабочий день, вот вам и кассы взаимопомощи… Нет, не желают. Морду воротят!
Аристид Карпович перестал язвить и добавил твердо:
– Если это правда, что вы не понимаете, то очень печально. И для вас – особенно…
«Странный у меня жандарм», – подумал Мышецкий и решил круто идти напролом – заговорил о пожаре:
126 
