Дул холодный осенний ветер, на небе громоздились тяжелые, замысловатого оттенка тучи, вдали виднелась темная кайма холмов. Далеко впереди, на спешно возведенном помосте стояло несколько человек в белых тогах с пурпурной каймой; один из них что-то негромко говорил: в него впивалось множество взглядов, множество губ шептало какое-то имя. Иногда раздавался гром рукоплесканий, возгласы возмущения или восторга.
— Кто выступает? — спросил Мелисс какого-то плебея.
— Консул Цезарь Октавиан, — важно отвечал тот, не отрывая взгляда от говорящего. — Он сказал, гражданская война окончена, а после возвращения из похода против парфян будет восстановлена Республика.
Презрительно хмыкнув, Мелисс бесцеремонно протолкался поближе к помосту, на котором в окружении большого количества приближенных и вооруженной охраны стоял молодой человек с жестковато-холодным выражением лица и зорким недоверчивым взглядом. Его фигура казалась хрупкой даже под тяжелыми, плотными одеждами, но поза была исполнена достоинства. В нем угадывался высокий ум и скрытая проницательность.
— А хлеб?! — пронзительно выкрикнул кто-то. Октавиан негромко ответил, и люди стали возбужденно передавать друг другу его слова. Очевидно, было сказано, что увеличат хлебные раздачи.
— Неужели будет как при Цезаре? — прошамкала какая-то старуха, и почти тотчас раздался единый, точно ропот реки, одобрительный шум.
Мелисс не верил в перемены. «Наверху» может бушевать мрачный шторм или торжествовать лазурная гладь — «дно» не меняется, оно остается дном.
Это было головокружительное и страшное зрелище: множество человеческих лиц, отмеченных общей для всех печатью убогости, слепого подчинения, странного сочетания безнадежности и веры.
Мелисс с трудом выбрался из толпы и поспешил прочь. В эти мгновения ему открылось нечто важное: сначала он это почувствовал, затем признал рассудком. Он понял, что больше не хочет служить тем, кого презирает, как служил сначала Клавдию Пульхру, потом — Сексту Помпею и Манадору. И он не знал, что станет делать. У него не выработалось ни малейшей привычки к труду, не было никаких привязанностей и целей. Время остановилось — он был тем нищим юношей, только что получившим свободу и не знающим, как ее использовать, и тем изгнанником, который покинул этот странный, похожий на мрачный водоворот город несколько лет назад, и тем человеком, который стоял сейчас посреди улицы и которому все былое казалось сном.
…Прежде он много раз разыскивал нужных людей, потому для него не составило труда вновь проявить свои способности — через несколько дней он нашел рыжеволосую женщину, живущую на Субуре вместе с мальчиком по имени Карион.
Мелисс прошел по узкой улочке, без отвращения вдыхая давно ставший привычным запах сырости и нечистот, поднялся по деревянной лестнице и несильно толкнул дверь. Он вошел и замер; стоявшая у печки женщина, по-видимому, не слышала стука, потому что не повернулась и продолжала возиться с глиняными горшками. Она была молода — Мелисс понял это, глядя на красивую линию прямых плеч и гибкую спину. Волосы незнакомки в самом деле были ярко-рыжими, высоко заколотые, они лежали на голове тяжелой массой.
Он сделал шаг вперед, и тут женщина повернулась. Увидев неожиданного гостя, она пошатнулась так, что едва не упала. Их взгляды встретились, и Мелисс с изумлением впился глазами в побледневшее лицо хозяйки дома.
— Ты?! — прошептал он и добавил с каким-то странным облегчением: — Конечно, это ты!
Она молчала, безмерно растерянная, ошеломленная его вторжением.
— Я забыл твое имя, — сказал Мелисс.
— Тарсия…
Он прошел и сел, не сводя с нее темных глаз.
— Значит, ты живешь здесь, и у тебя есть сын.
— Два, — прошептала она.
— Два? Значит, один твой, а другой приемыш?
— Оба… мои.
Мелисс откровенно разглядывал ее.
— А ты такая же. Я сразу тебя узнал. — Он протянул к ней руку, и Тарсия испуганно отпрянула. Мелисс жестко засмеялся: — Не бойся, я просто хочу поговорить.
Молодая женщина подошла к печке, сняла один из горшков и поставила на стол. Ее руки дрожали, и она прятала лицо.
Стукнула незапертая дверь — вбежали дети; на улице дул холодный осенний ветер, и они сразу бросились к жаровне отогревать руки, а потому не заметили незнакомца. Потом повернулись, один за другим, и увидели Мелисса. Младший, светловолосый, остроглазый, уставился на него, приоткрыв рот от изумления, а второй бросил быстрый тревожный взгляд на сжавшуюся от испуга мать. На вид этому мальчику было лет десять, и он выглядел совсем по-другому: правильные черты лица, мягкие черные кудри и какая-то особая невозмутимая глубина в глазах, — точно он видел и понимал то, что неведомо другим.