— А ты? — бесцеремонно спрашивала Юлия. — Ты еще не беременна?
— Мне некуда спешить, — отвечала Ливия, без малейшего трепета глядя на пускающего слюни ребенка.
— Что говорит по этому поводу Луций?
— Ничего.
— Мужчины хотят иметь продолжателей рода, — уверенно заявила Юлия. И вдруг засмеялась. — Слышала, говорят, для того, чтобы устроить брак Цезаря с Клеопатрой, будет издан закон, согласно которому Цезарь сможет брать себе сколько угодно жен, лишь бы иметь наследника!
— Я не верю, — сказала Ливия.
— И все-таки согласись, мужчины придумают что угодно, лишь бы оправдать свои поступки! Так уж распорядились боги: мир принадлежит нашим отцам и мужьям!
— Мир принадлежит тому, кто сумел его завоевать. И если кто-то добился того, чего до сих пор не удавалось достичь ни одному смертному, вполне справедливо, что ему оказывают столь невиданные почести, — уверенно заявила Ливия.
Она помнила о том, что говорили Луций и отец, обсуждая декретированные сенатом привилегии Цезарю: ему позволили пользоваться позолоченным креслом, надевать царское облачение, клятва именем Цезаря считалась юридически действительной, ему определялась почетная стража из сенаторов и всадников, Цезарю посвящались храмы…
«Теперь у нас будет как бы государственный бог», — с легкой улыбкой заметил Луций.
«Все, что он предпринял, своевременно, — отвечал Марк Ливий, — однако нельзя сказать, что эти меры носят решающий характер».
«Что ты подразумеваешь под решающими мерами? — промолвил Луций. — Необходимость окончательно наступить на горло Республике?»
Поговаривали, будто Цезарь хочет создать в Риме монархию эллинистического типа; к этому, похоже, стремилось и его ближайшее политическое окружение, члены «личной партии», куда входили как некие тайные советники, так и те, кому нынешний диктатор обеспечивал места в сенате. «Что кажется нелепым при Республике, будет вполне уместно при монархии» — это касалось и множественных привилегий, и создания негласного, но реально существующего «двора».
Все знали о республиканской оппозиции, часть которой успешно скрывалась под внешней лояльностью и угодливостью. Среди «неявных» республиканцев было немало тех, кого Цезарь в свое время простил и приблизил к себе.
«Я уважаю Цезаря за то, что он не стал жестокосердным, и, в отличие от многих других правителей, всегда готов прощать своих врагов во имя государственных интересов», — так говорил в свое время Гай Эмилий.
«Нельзя полагать, что прощенные таят меньше ненависти, чем наказанные», — эти слова принадлежали Луцию Ребиллу.
В последнее время Ливия чутко прислушивалась к тому, что говорят мужчины. Иногда она пыталась представить, что сказал бы на месте Луция и Марка Ливия Гай Эмилий Лонг. Дело в том, что ее отец и муж были людьми иного склада, они преклонялись перед общественной моралью и редко давали себе право делать выбор, потому что почти всегда знали, кого следует поддерживать и за кем идти, чтобы уцелеть самим и не потерять того, что имеешь, тогда как высказывания Гая Эмилия почти всегда были окрашены каким-то личным чувством. Ливия хорошо помнила, как однажды он сказал: «К сожалению, многие люди по самым разным причинам отказываются принять сторону своего сердца, своей души».
«Так случилось, что ты сам оказался одним из них», — с горечью думала она.
— Послушай, — начала Юлия, — прервав размышления подруги, — я хочу спросить: правда, что ты тайно встречалась с Гаем Эмилием Лонгом? Делия Лицина рассказывала, будто однажды видела, как вы с ним шли, держась за руки, вдоль Аппиевой дороги. Я сказала, что это невозможно, но она утверждала, что узнала вас обоих. Говорит, проезжала мимо вместе с родителями и едва не свернула шею, разглядывая вас!
— Да, я встречалась с ним, — медленно отвечала Ливия.
— Вот как? — без особого удивления промолвила Юлия. — И он говорил с твоим отцом?
— Да. Но тот не дал согласия на наш брак.
— И… что потом?
Ливия аккуратно разглаживала складку на своей белоснежной столе, одежде, надежно укрывавшей ее тело, точно снег — замерзшую землю.
— Ничего. Он уехал домой.
— И с тех пор вы не виделись?
— Нет.
— А ты довольна своим замужеством? — вдруг спросила Юлия.
Ливия встрепенулась.
— Довольна ли я? — произнесла она с таким чувством, словно никогда прежде не задумывалась над этим вопросом. — Да, довольна, как бывает доволен человек, что у него есть кусок хлеба и чашка воды, и кров, и в конце концов — просто жизнь. Я приняла этот брак и признаю его положительные стороны: Луций надежный, разумный человек и он честен со мной…