Особенно,... 
34 
Узор на ковре снова расплылся, Андреа проглотила слюну.
— Знаете, мне ужасно повезло, просто сказочно повезло. Я это поняла еще в больнице. Многим гораздо хуже, чем мне. Единственное — я должна быть осторожной, не перетруждаться. И еще я никогда не выйду замуж. — Ее голос дрогнул, но мгновение — и он снова зазвучал ровно: — В конце концов, это не так уж и плохо. Я смирилась с этим. Я же знаю, ни один мужчина не захочет меня, стоит ему только увидеть…
Она умолкла.
Никос медленно опустился на колени у ее ног и приложил ладони к бедрам. Под невесомой тканью прощупывались рубцы.
Андреа хотела встать, попыталась отодвинуть ноги, он не дал. Его темноволосая голова склонилась, ладони мягко заскользили по ее изуродованным ногам до лодыжек, потом так же мягко и медленно — вверх к бедрам.
А потом он наклонился еще ниже и поцеловал ее ноги, одну и другую.
Андреа застыла в мертвой неподвижности, казалось, она даже не дышит, только билось сердце да одна мысль сверлила мозг:
Как он может их трогать? И ему не противно?
Тяжелое воспоминание всплыло у нее в памяти. Его звали Дэйв, он пользовался успехом у девушек. К ней он стал подкатывать сразу же, как только увидел, а ее отказ лишь раззадорил его. Ей было двадцать два, и она уже знала, что ее ноги останутся изуродованными на всю жизнь. Она сторонилась мужчин, но Дэйв не отставал, он был хорош собой, и она в конце концов не устояла. Ей так хотелось быть как все, встречаться с молодыми людьми, узнать, что такое секс. Она мечтала о любви. Какое-то время они встречались.
Так было до той ночи, когда Андреа решила наконец, что в двадцать два года пора расстаться с девственностью, тем более что Дэйв так сильно ее хочет…
Она помнит выражение его лица, словно это было вчера. Помнит сдавленный вскрик, вырвавшийся из его горла. Ей никогда не забыть, как он обозвал ее.
Уродка.
Колченогая уродка.
— Никос…
Она обхватила ладонями его голову. Его волосы на ощупь были мягкие как шелк.
— Никос, не надо, прошу тебя… Никос… — Ее голос был еле слышен.
Он коснулся пальцем ее губ.
— Тихо, сейчас не время для разговоров.
Так началась их первая ночь любви.
Эта ночь стала испытанием для Никоса. Были важны каждое движение, каждый жест, каждое прикосновение. Ничто не должно было произойти самопроизвольно.
Это для нее, а не для тебя…
Легко, с легкостью лебяжьего пуха, Никос провел губами по ее сомкнутым губам, лизнул языком один уголок рта, другой, пока тот не раскрылся, и медленно, осторожно проник внутрь.
Ее глаза были закрыты. Он не заметил, когда она их закрыла. Впрочем, это было естественно: она закрыла их, чтобы ничто не мешало целиком отдаться ощущениям.
Никос чувствовал гнев, гнев на мир, где происходит такое. Гнев на себя за то, что вел себя как бессердечный дурак. Гнев на мужчин, которые внушили ей чувство неполноценности.
Он медленно провел губами по ее гладкому горлу и остановился в ямочке у его основания, где бился пульс. Затем он раздвинул полы пеньюара, обнажив груди, и губы его скользнули к вершинам этих пышных округлостей.
Его плоть напряглась струной, но он не дал ей воли. Ему хотелось… господи, как же ему хотелось впиться губами в твердый сосок, подмять ее под себя и овладеть ею. Но…
Это для нее, а не для тебя…
Невероятным усилием Никос заставил себя думать только о ее ощущениях. Он приблизил ее груди ладонями одну к другой и стал быстро целовать соски, и в такт этим поцелуям из ее горла вырывался тихий стон.
Руки Андреа скользнули ему на спину под махровую ткань халата, отодвигая его, чтобы прижаться к обнаженной коже. Он быстро раздвинул полы халата, чтобы ей было легче убрать его, ни на мгновение не отрывая от нее своих губ и лишь соскользнув с груди на ее напряженный живот.
А потом ниже.
Андреа показалось, что это сильнее ее. Напряжение, овладевшее ее телом, каждой его клеточкой, было невыносимо.
Но сделать ничего было нельзя, она словно попала в какой-то немыслимый, медлительный водоворот, и он засасывал ее, с неумолимой силой тянул все ниже и ниже. Надо было открыть глаза, но она не могла. Надо было остановить Никоса, оттолкнуть его руки, его губы, немедленно…
Но она не могла — она утонула в ощущениях и потеряла голову. Ее тело словно превратилось в средоточие тягучего, засасывающего наслаждения, которое проникло во все поры ее существа.
34 
