111 
Однако первую свою поездку он совершил в Мец к Гизельберту. Это произошло после того, как его навестил Рикуин Верденский с сыном. При виде этого малыша Ренье вдруг странно расчувствовался, стал сожалеть, что даже не может вспомнить Гизельберта в этом возрасте, а потом вдруг разозлился, велел всем выйти и долго сидел в одиночестве, в пустом темном покое.
На другой день он неожиданно велел собираться в Мец.
– Все пропало, Рикуин, – сокрушался канцлер. – Он затосковал по этому щенку. Стал щепетилен и чувствителен, как никогда в жизни. Боже всемогущий, что будет, если они встретятся!..
Но спокойный граф Верденский даже бровью не повел.
– Вы напрасно сокрушаетесь, ваше преосвященство. Наш герцог стал сентиментален и хочет в последний раз попытаться примириться с Гизельбертом. Однако в отличие от него Гизельберт отнюдь не изменился, и его неприязнь к отцу только усилилась. И, думаю, эта встреча Ренье с сыном послужит окончательным разрывом меж ними.
– Господи, на все воля твоя! – вскидывал очи горе канцлер.
Но граф Верденский оказался прав.
Несмотря на долгий путь и тяготы дороги, особенно ощутимые для Ренье, едва оправившегося от болезни, Гизельберт даже не пожелал выехать навстречу отцу. Более того, несмотря на то, что Ренье выслал вперед глашатая, его никто не ждал во дворце Меца, только епископ города Вигерик встретил Ренье у ворот и смущенно сказал, что Гизельберт вот уже вторую неделю придается увеселениям, а сейчас он с приближенными отправился в старые термы, взяв с собой женщин, шутов, музыкантов…
– Ваша светлость, – смущенно теребил четки Вигерик, – не лучше ли вам отправиться в мою резиденцию, где вас ожидает достойный прием и прекрасный уход?
Ренье помрачнел. Откинув расшитый полог паланкина, глядел на лежащий на стыке двух рек город, на его старые каменные башни, древние монастыри, в которых покоился прах королей и королев Каролингской династии. Раньше этот город был одной из жемчужин в его герцогской короне, пока Гизельберт не совсем достойным способом добился грамоты на него у Простоватого. Ренье, истинный правитель края, мог бы помешать этому, но не стал, рассчитывая, что подобное снисхождение расположит сына к отцу и Каролингам и отвернет от германцев.
Тщетно. Для Гизельберта не существовало никаких принципов и сомнений. Он не служил никому, не почитал никого и шел на любой шаг, проступок, унижение или преступление, чтобы добиться своей цели.
И Ренье вдруг понял, что он приехал зря – он, слабый, еще не совсем оправившийся от паралича старик, рассчитывавший хоть перед смертью примириться с сыном. Однако путь был проделан, и герцог решил наступить на собственное достоинство и все же встретиться с Гизельбертом.
Он попытался улыбнуться епископу одной половиной рта – другая, неподвижная, карикатурно была опущена вниз, словно слепок трагической маски.
– Благодарю, преподобный отче, – искаженным выговором ответил он. – Но я желал бы немедленно видеть сына.
Вигерик лишь вздохнул.
– Тогда да пребудет с вами небо, мессир. Ибо вам не понравится то, что вы увидите.
– Аминь, – скривил рот Ренье и велел рабам нести паланкин к массивному строению дворца.
* * *
Старые римские бани в Меце, несмотря на реставрацию, а может, и благодаря ей, представляли неприглядное зрелище. Еще Карл Великий, бывший страстным пловцом и любителем купания, приказал перестроить их, но его ярые строители-христиане заодно с переделкой велели покрыть штукатуркой прекрасные мозаичные панно на сводах, изображавшие непристойные картины сплетенных нагих тел. Со временем от сырости и небрежения на штукатурке появились грязные разводы, она облупилась, стала отпадать, и прежняя роспись проступила, но загрязненная и исковерканная, что придавало переходам терм изношенный и неряшливый вид.
И хотя отопительная система – гипокауст, проведенная еще в древности, все еще работала, что позволяло подогревать воду в главном бассейне, но вентиляционные выходы были устроены плохо, отчего воздух здесь всегда был влажный, сырой, пропитанный кислой вонью расположенной недалеко кухни и не далее расположенного отхожего места. Поэтому даже позолота на капителях колонн, поддерживающих круглый купол над бассейном, была еле различима от влаги и постоянной копоти высоких светильников. И в этом пламени можно было видеть около двух дюжин обнаженных тел – мужских и женских, которые плескались в воде, тут же, не стесняясь друг друга, предавались плотским ласкам, толкались, брызгались, шумели, пили вино и хохотали над выходками резвящихся здесь же шутов.
111 
