112 
Принц Гизельберт, абсолютно нагой, сидел на каменных сходнях и весело наблюдал за окружающим. Он был невысок ростом, но пропорционально сложен и для своего возраста довольно хорошо развит физически. Лицом он был похож на отца – тот же тонкий орлиный нос, резко очерченные скулы, узкое костистое лицо. Однако в отличие от Ренье Гизельберт был поразительно привлекателен, и его просто магическое обаяние не поддавалось описанию. Волосы его, длинные, черные, сейчас были отброшены со лба и спадали мокрой массой на плечи. Брови тоже были темные, прямые, как стрелы, а цвет глаз трудно было определить, ибо у Гизельберта он постоянно менялся. К тому же он имел привычку никогда не глядеть собеседнику в глаза, пряча взор за длинными ресницами.
Вот и сейчас, хотя внимание Гизельберта явно было отвлечено молодой черноволосой женщиной, не решающейся войти в воду и скромно сидевшей подле извергающего в бассейн воду каменного дракона, он успевал и ответить на приставания двух разбитных девиц, и переброситься шуткой с плескавшимися в воде сотоварищами, и смеяться над выходками кривляющихся шутов. И при этом он еще изящно подпиливал пилочкой ногти. Но даже в его расслабленной позе чувствовалась энергия сжатой пружины, и, казалось, он в любой миг мог вскочить, вытворить что-нибудь резкое, удивить, рассмешить или напугать.
К нему мелкими шажками приблизился грек Леонтий. В руках его был поднос с кувшином и бокалами. Края мокрой хламиды прилипали к босым щиколоткам.
– Не угодно ли вашей милости отведать вина?
Резкий взмах руки – и поднос был выбит из рук Леонтия. Но голос Гизельберта, когда он ответил, звучал почти ласково.
– Не приставай, Лео. Не видишь, я занят. Позже ты мне еще успеешь прислужить.
В следующий миг он резко прыгнул в воду, вмиг переплыл бассейн и, схватив сидевшую у каменного дракона женщину за ногу, рывком стащил в воду. Она была напугана, даже стала вырываться, но затем, все еще дрожащая и напряженная, замерла в объятиях принца. Легкая белая туника, которую до этого она стеснялась снять, вмиг была сорвана и поплыла по воде, и, хотя она пыталась укрыться за Гизельбертом от веселых похотливых взглядов следивших за ними мужчин, но когда Гизельберт стал целовать ее под струей стекавшей из каменной пасти воды, постепенно расслабилась, обняла его тонкими руками.
Леонтий криво усмехнулся. Всегда одно и то же. Женщины таяли как воск в объятиях Гизельберта, теряли от него голову, волочились за ним, даже когда он их бросал. Обычно принц редко прибегал к услугам продажных девок, ему нравилось самому выбирать дичь, ставить силки, завлекать. И чтоб непременно женщина была из хорошего рода, чтобы ее падение становилось известно, словно его слава совратителя доставляла ему удовольствие. И самое главное, именно это привлекало к нему женщин. Ибо Гизельберт, как ни пугали им женщин, умудрялся к каждой найти подход, всякий раз доказывая, что именно ее, свою новую избранницу, он искал так долго, именно она может направить его на путь истинный. И очередная глупышка – будь то совсем юная девица, солидная матрона или даже строгая монахиня – неизменно поддавалась, уступала обаянию юного развратника, а в итоге пополняла его гарем, пока не прискучивала ему, и он не усылал ее восвояси. Но даже после этого ни одна не могла выйти из-под власти его чар, и не раз, особенно во время борьбы Гизельберта с отцом, они служили ему шпионками и осведомительницами, старались помочь, чем могли.
Леонтию это казалось словно колдовством. Он не был женщиной, мог трезво оценить поведение Гизельберта, но и сам еще не забыл, как, прибыв к принцу, дабы избежать кары за насилие над новой герцогиней, он вмиг оказался в плену его обаяния, он, опытный муж и интриган, попался на удочку этого расчетливого красавчика. Тогда Гизельберт вел себя с ним как наивный ребенок, приблизил к себе, возвеличил, прислушивался к его речам и советам. Когда же он выжал из него все, что мог, то, по сути, превратил в своего прислужника.
Увы, Леонтию, когда он подавал Гизельберту плащ или придерживал стремя, только и оставалось, что вспоминать о том высоком положении личного советника Ренье, которое он занимал когда-то. Ах, где его роскошные виллы, обширные угодья, толпы прислуги, что спешили поклониться ему, облобызать его башмак. Все это он потерял, когда в надежде на награду открывал один за другим секреты Длинной Шеи его сыну. Гизельберт был щедр лишь на обещания. Какими же доверительными и искренними были эти обещания, что даже такой ловкий интриган, как Леонтий, поверил в них. В итоге он получил лишь крохи.
112 
