очень нудно 
114 
– Клянусь каждым гвоздем на распятии Иисуса, мне горько и стыдно было видеть то, как проводите время вы, мой сын и наследник, в то время как я столь болен и так нуждаюсь в вашей помощи и поддержке.
Гизельберт поглядел на отца, потом на воду, потом на застывшего как изваяние раба за спиной Ренье.
– Бог мой, если вы прибыли только затем, чтобы отчитывать меня или надеяться на мое сочувствие, то клянусь тем же гвоздем – вы зря утруждали себя.
И чтобы подчеркнуть свое пренебрежение к герцогу, он опять занялся своей взволнованной красавицей.
Но Ренье вдруг резко окликнул его.
– Отпусти сию девицу, сын. Нам необходимо поговорить.
– Вот уж не подумаю. Если разговор вам столь важен, то лучше ушлите вашего обалдуя-слугу.
– Он нем и неопасен нам. Сия же…
Он вдруг узнал ее. Альдегунда из Арденнского рода, родственница графа Рикуина Верденского. Его сын всегда любил подбирать себе возлюбленных из родовитых семейств, а эта когда-то даже была выбрана для услужения его жене Эмме. Он припомнил, что ее собирались выдать замуж, но она воспротивилась браку, предпочтя сбежать к его сыну. Глупо. Теперь она станет одной из его жертв, игрушкой, от которой он избавится, когда она ему наскучит.
– Гизельберт, отпусти девицу. Нам в самом деле есть о чем поговорить.
Тщетно. И если Альдегунда испуганно косилась на Ренье и даже пыталась слабо вырваться, то Гизельберт, наоборот, удвоил свои ласки, крутил девушку в воде, схватив за волосы, откинул ее голову назад так, что она еле могла дышать под струей воды, целовал в шею.
У Ренье даже дернулась неподвижная рука, такой его охватил гнев от подобного сыновнего пренебрежения. Но он сдержал себя. Он ведь проделал невыносимо изнурительный для него путь не для того, чтобы убраться восвояси, так и не договорившись с Гизельбертом. А у него – он чувствовал это – осталось совсем немного времени, чтобы все же сделать последнюю попытку найти общий язык с сыном. Со скверным, злым, чуждым, его врагом, по сути… но единственным сыном. И Ренье страстно хотел, чтобы земля, которой он владел столько лет, несмотря на все увещевания его сторонников, досталась именно Гизельберту – его прямому потомку, продолжателю его рода.
И, отведя взгляд, он заговорил. О Лотарингии, о власти в ней, о большей необходимости для Лотарингии иметь номинальную власть ничтожных Каролингов, нежели сильного германского короля, при котором Лотарингия из самостоятельного герцогства превратится в одну из германских провинций. Он старался не глядеть на сына, даже отвернулся, но говорил с ним искренне, как никогда в жизни. Старался объяснить, что готов на всю Лотарингию объявить Гизельберта своим наследником при условии, конечно, что тот поведет себя как достойный сын и будет признавать главенство отца.
– А вам некого больше объявить своим наследником… – Это сказал Гизельберт. Сказал странным срывающимся голосом. Ренье повернулся – и едва не задохнулся от унижения.
Если Гизельберт и слушал его, то одновременно с этим прямо в воде занимался любовью с перепуганной, но покорной Альдегундой. Он прижал ее к стенке бассейна, наваливался на нее толчками, вода плескалась, и сквозь ее волнуемую поверхность было видно все, что происходит под водой.
Над головой герцога шумно задышал возбужденный подобным зрелищем раб. А Ренье вдруг ощутил, как заныло сердце – тихо, но грозя в любой миг разорваться яростной вспышкой боли. Такого открытого, такого явного пренебрежения к себе он еще никогда не испытывал. И, главное, он ничем не мог на него ответить, только глядел на это распущенное, жестокое чудовище – своего сына – и даже не замечал, что скопившаяся после долгой речи во рту слюна потекла по подбородку с безжизненного уголка рта.
Гизельберт наконец застонал, задвигался резче и, наконец, выпустил девушку из объятий. Вряд ли она что-то испытывала, кроме страха, ибо продолжала то и дело глядеть на Ренье.
А Гизельберт повернулся к отцу. Сказал, все еще тяжело дыша:
– Что, понравилось? Все, что вы можете теперь, батюшка, это только глядеть. Да еще пускать слюни.
От этих слов раб Ренье словно опомнился, стал промакивать подбородок господина. Герцог закрыл глаза, будто стремился прогнать отвратительное видение, не слышать издевательского смеха, стремясь успокоить бешено колотящееся сердце.
А Гизельберт открыто издевался.
– Что ж, идите теперь, объявляйте меня своим наследником. И даже если вы этого не сделаете, я, как ваш единственный законный потомок, получу после того, как вы подохнете, венец Лотарингии. Ибо никто другой так не признан в герцогстве, как вы и я – отец и его единственный сын!
114 
