очень нудно 
129 
– Короче, – перебил мелит. – Что собирается сделать принц с сестрой?
Спросил, и сердце заныло от страха за свою любимицу. Но ответ Леонтия успокоил. Гизельберт суеверен, побоится взять на себя такой грех, как убийство сестры. А вот доказать, что она, возможно, и не сестра ему, нужно. И для этого следует опорочить Эмму. Ведь малейшего подозрения для Ренье будет достаточно, чтобы отречься от дочери. И если Эмма окажется распутницей…
– Да она толком и не изменяла Ренье! – вспылил мелит. – Я сам могу поклясться в ее безупречном поведении…
И осекся. Вспомнил, как эта рыжая дура млела от любезностей Гизельберта. И если сын докажет отцу, что был любовником мачехи…
Он почти со злостью подбросил и поймал нож. Но Лео воспринял это как очередную угрозу для продолжения пытки. Забился, закричал:
– Я все скажу! Все!
Тараторил, задыхаясь. Даже его акцент стал сильнее замечен.
– Гизельберт приехал со своими людьми не зря. Все они из хороших семей. И если все присягнут, что имели связь с ней, не важно: было ли это полюбовно или по принуждению, то ее имя будет опорочено, и Ренье поймет, что тогда даже Рикуин Верденский засомневается, будет его дочь благородных кровей или нагулянная рыжей потаскухой невесть от кого. Ведь все они – и Гизельберт, и Матфрид Бивень, и молодой Адам из Мезьера – приехали именно для того, чтобы потом иметь возможность дать над Библией клятву, что имели плотскую связь с Эммой… Ох!..
Он едва не завизжал, когда Эврар рывком поднял его на ноги. Тряхнул.
– Они что, хотят ее… Они все…
Он даже замер. Понял, отчего принц приказал избавиться от него, единственного защитника Птички. И теперь она там одна, с этими исходящими похотью кобелями… А ведь он замечал, как они едва не облизываются, глядя на нее. Приписывал это особой манящей прелести Эммы, что заставляет мужчин вожделеть ее, да и обычной разнузданности приверженцев Гизельберта. Но ведь и подумать не мог, что принц столь не уважает своего отца, что готов… Проклятие! А ведь Гизельберт и впрямь выглядит едва ли не влюбленным. Даже шикал на своих приятелей, когда те выходили за грани приличий при его мачехе.
Эврар был так поражен, что на какой-то миг забыл о Леонтии. Словно бы и не видел его. И грек это отметил, как и то, что от резкого рывка удерживающая запястье веревка ослабла. И когда Эврар отвернулся к огню, стал стараться высвободить руки. Даже о боли в поврежденной кисти словно забыл.
Теперь Меченый стоял к нему спиной, между ним и пылавшим, обложенным булыжниками очагом на небольшом подиуме. И едва Леонтий освободился, что есть сил толкнул воина в спину. Резко, неожиданно. И тут же, схватив один из булыжников очага, занес его для удара.
Если Эврара что-то и спасло, так это сырая одежда, едва успевшая затлеть. А еще не подвела привычная сноровка. Он откатился быстрее, чем грек опустил камень. Но ноги Леонтия по-прежнему были стянуты ремнями, и тот потерял равновесие, почти упал на огонь. И тотчас Эврар навалился сверху, вдавил его лицом в уголья. Леонтий выл и вырывался, но Эврар отпустил его, лишь когда на греке загорелась одежда. Сам отскочил, тряхнув обожженными руками. И тут же ему пришлось увертываться от вскочившего, ничего не видевшего, не соображающего, извивающегося в горящих одеждах Леонтия.
Хижина была невелика, и Эврар кинулся к выходу. Леонтий же кричал не своим голосом, налетал на стены, упал, стал кататься по земле в горящей одежде. Какое-то время Меченый наблюдал эту жуткую картину в проем двери. У него не было ни малейшего желания спасать грека, да это уже бы и не помогло. Он увидел, как вспыхнули шкуры на лежанке, как огонь стал лизать бревна стен. Хижину окончательно заволокло дымом. И сквозь этот дым звучал отчаянный, безумный крик Леонтия.
Эврара передернуло. Он отвернулся и пошел отвязывать заволновавшуюся, испуганно бьющую копытом лошадь грека. Когда он отъезжал, Леонтий еще выл, но хижина горела все сильнее, и вскоре треск воспламенившихся резных строений заглушил последний стон оставшегося внутри. Но Эврар уже не думал о страшной кончине Леонтия. Размышлял о том, что в сыром лесу пламя не сможет распространиться, что опять от Леонтия ему достался неплохой конь, что вряд ли в глуши пожар привлечет чье-либо внимание. А главное, думал о Герлок и Эмме, прикидывал в уме, что может предпринять, чтобы спасти их от Гизельберта.
Глава 10
Когда настали сумерки, Эмма стала взволнованно поглядывать на лес, ожидая Эврара. И ругала себя за это. Какое ей дело до Меченого, когда он смел так вести себя с ней? И тем не менее тревога не покидала. Он ушел искать своего ястреба, но она помнила, что это было только предлогом – он ушел, чтобы не видеть ее, не замечать, как ее тянет к сыну Ренье. Ибо Эврар был и оставался прежде всего человеком герцога, и ему было нестерпимо видеть, как жена его господина и принц готовы предать Длинную Шею, готовы преступить последний рубеж.
129 
