37 
Далее мистер Рейнолдс объяснял, что имя Мартина, ввиду своей необычности, застряло у него в памяти. А так как он видел, что мистер Фицгиббон поднялся на палубу «Пандоры» в одиночестве, без какого-либо сопровождения, он, понятное дело, решил, что Мартина, дочка или племянница этого джентльмена, прибыла на судно раньше. Он бы и забыл об этом мелком происшествии, если бы впоследствии, уже после того, как «Пандора» отошла от берега, не случилась еще одна странность. Мистер Рейнолдс с братом уже стояли в стороне от мистера Фицгиббона, как вдруг заметили, что он взял бювар со скамьи и изо всей силы швырнул в море, явно полагая, что его никто не видит. После братья узнали, что никакой «маленькой мисс Мартины» среди пассажиров нет. За этим, несомненно, скрывалась какая-то постыдная тайна, но если девочку не удастся склонить к откровенности, правда теперь уже никогда не выйдет наружу, ибо они с братом могут надежно засвидетельствовать, что мистер Фицгиббон погиб при крушении «Пандоры». Держась за крошечный плот и не будучи в силах оказать хоть мало-мальскую помощь другим пассажирам, они с ужасом видели, как опрокинулась перегруженная шлюпка, за борт которой цеплялся мистер Фицгиббон. Это ужасное зрелище навсегда врезалось им в память…
Когда пришло это письмо, мистер Эллин был в Лондоне у издателя, собиравшегося публиковать его «Историю шведской поэзии». Возвратившись и прочитав его, он тотчас отправился ко мне советоваться. Мы попросили к себе Тину.
Весело вбежала она в гостиную, радуясь возращению мистера Эллина. Но что-то в наших лицах насторожило ее, и она застыла на месте, вопросительно на нас поглядывая. Мистер Эллин пододвинул ей стул и жестом попросил занять место.
— Дорогая моя детка, мы с миссис Чалфонт должны сообщить тебе печальную новость. — И в самых осторожных выражениях, какие только можно было подобрать, он сказал ей о смерти отца. Она сидела, не шелохнувшись, опустив голову, не проронив ни слезинки. И, наконец, проговорила совершенно безнадежным голосом:
— Он так и не прислал письма. Так и не прислал. Что же мне теперь делать?
— Сказать нам свое настоящее имя, — нашелся мистер Эллин: поначалу, не увидев естественных признаков горя, он несколько опешил. — Мне кажется, следует сказать нам и о том, почему письмо твоего папы имело такое значение для тебя.
— Я не могу вам сказать ничего, ни единого словечка, раз нет письма, которое папа обещал прислать после того, как благополучно устроится в Америке. Он сказал, чтобы я никому ничего не говорила, иначе все испорчу. А если скажу, с ним и со мной случится что-то ужасное.
— Но с ним уже не может случиться ничего ужасного, он в руках Божьих, — благочестиво возразил мистер Эллин. — И можешь нисколько не сомневаться, что само благое Провидение избрало нас с миссис Чалфонт оберегать тебя от всякого зла. Поэтому наберись храбрости и скажи нам свое имя, а также почему, как ты думаешь, папа оставил тебя в «Фуксии».
— Нет, нет, не могу. Письма не было.
Сколько мы ни просили ее, в ответ она твердила одно и то же, как попугай. И лишь когда мы высказали предположение, что дедушка и бабушка или какие-нибудь другие ее родственники могут тревожиться о ней, она резко, на полуслове замолчала, явно готовясь что-то сказать.
— У меня нет ни дедушки, ни бабушки, они давно умерли, до того, как я родилась, — заявила она. — Нет ни дяди, ни тети, потому что и мама, и папа были единственными детьми. У меня никого нет. А письмо не пришло. Я вам что-то скажу: я не знаю, что папа должен был в нем написать, но он сказал, что это письмо сделает меня счастливее, чем я могу себе представить. Но я уже и так счастлива и не могу быть счастливее, чем есть. Но только мне больше нельзя ничего говорить, потому что письмо не пришло.
Нам пришлось признаться себе в поражении. До конца дня Тина была молчалива и серьезна, казалось, она глубоко обдумывает что-то. Ночью она пришла ко мне, охваченная сомнениями, которые разрешились следующими словами, служившими отчасти объяснением, отчасти оправданием:
— Миссис Чалфонт, мне очень жалко, что папа утонул, правда, очень жалко. Наверное, это очень страшно — утонуть. Когда я была маленькая, я как-то упала в пруд и ужасно испугалась. Но я мало знала папу. Они с мамой все время уезжали, иногда их не было месяцами — они путешествовали или гостили у друзей, а когда бывали дома, у нас собиралось много гостей. По-моему, папа ни разу не поцеловал меня. Он никогда не заходил в детскую, а потом, когда я стала такая большая, что мне уже не полагалось иметь няню, — в классную комнату. Когда мне исполнилось шесть лет, мама сказала, что я люблю няню больше ее, и она больше не хочет, чтоб у меня была няня, и найдет мне гувернантку, которую я не буду любить, потому что никто никогда не любит гувернанток…
37 
