180 
Вскоре после того, как Катону исполнилось два года, Силон нанес Друзу свой последний визит. Марк Ливий теперь был народным трибуном, и Силон считал неразумным демонстрировать всему Риму, что дружба их по-прежнему крепка. Сам будучи отцом, Силон всякий раз, как ему доводилось бывать в гостях у Друза, с удовольствием навещал детей. Он приметил маленькую лазутчицу Сервилию, и у него достало объективности рассмеяться над ее презрительным отношением к нему, простому италику. Четырех детей среднего возраста Силон любил, играл и шутил с ними, тогда как Катона невзлюбил сразу, хотя ему и трудно было объяснить причину своего отвращения к двухлетнему малышу.
— С ним я чувствую себя животным, лишенным разума, — говорил он Друзу. — Все инстинкты кричат мне: это враг!
Дело, очевидно, было в спартанской стойкости, которая была у малыша в крови. Сама по себе черта эта должна была бы вызывать восхищение, но когда Силон видел, как малыш после ушиба или наказания стоит с сухими глазами, сжав зубы, у него в груди все закипало и в глазах мутилось от ярости. «Отчего бы это?» — спрашивал он себя и не находил удовлетворительного ответа. Возможно, главной причиной было нескрываемое презрение карапуза к простым италикам — перенятое, безусловно, от Сервилии. Но если при общении с ней Силон не обращал внимания на ее пренебрежение, то после беседы с Катоном у него надолго сохранялось чувство неприязни к мальчику.
Как-то раз, выведенный из себя настырностью малыша и его надменностью по отношению к Друзу, терпеливо и мягко отвечавшему ему, Силон сгреб мальчугана, подошел к распахнутому окну, высунул руку наружу, держа Катона над громоздящимися внизу острыми камнями, и пригрозил:
— Веди себя хорошо, Катон, а не то я сброшу тебя!
Малыш висел над верной смертью, столь же гордый и уверенный в своей судьбе, как и всегда. Никакие встряхивания, угрозы или иные способы воздействия не смогли вырвать у него извинений и обещаний вести себя хорошо. В конце концов Силону пришлось признать свое поражение и вновь поставить упрямца на пол.
— Хорошо, что он еще маленький, — покачав головой, обратился Силон к Друзу. — Будь он взрослым, Италии ни за что было бы не переубедить римлян!
В другой раз Силон спросил Катона, кого тот любит.
— Брата, — последовал ответ.
— А еще?
— Брата.
— Да, но после брата — кого ты еще любишь?
— Брата.
— Он что, и вправду больше никого не любит? — обернулся Силон к Друзу. — Ни тебя, ни свою бабушку?
— Судя по всему, так, — пожал плечами тот. — Никого, кроме брата.
В своем отношении к Катону италийский гость не был исключением. Этот ребенок мало у кого вызывал симпатию.
Дети были постоянно разделены на две враждующие группы: старшие против малышей, объединившихся вокруг отпрыска Катона Салониана. И в детской не смолкали крики и шум битвы. Логично было бы предположить, что первые неизменно одерживали верх, превосходя потомков Катонианского рода по всем статьям. Однако с тех пор, как Катону исполнилось два года и он начал, в меру своих малых силенок, поддерживать брата и сестру, Катоны все чаще давали отпор Сервилиям-Ливиям. В упорстве с Катоном тягаться не мог никто: его нельзя было заставить подчиниться ни силой, ни криком, ни логикой. Может, он и был тугодумом, но в самых важных качествах, необходимых для победы, — неутомимости, настойчивости, язвительности, напористости, беспощадности — ему отказать было нельзя.
— Мама, — обратился Друз к матери, подводя итог увиденному и услышанному в детской, — мы ухитрились собрать у себя под крышей все противоречия Рима.
* * *
Противники Друза и италийских предводителей летом также не теряли времени даром. Цепион сколачивал оппозицию из всадников, а вместе с Варием сумел настроить против Друза и значительную часть народного собрания. Филипп же, чьи аппетиты всегда превосходили его финансовые возможности, позволил подкупить себя группе всадников и сенаторов, главным богатством которых были их латифундии.
Разумеется, никто не знал, что их ожидает впереди, но в предвкушении речи Друза на заседании, которое должно было состояться на сентябрьские календы, все были снедаемы любопытством. Многие сенаторы, в начале года позволившие ему увлечь себя красноречием, желали теперь, чтобы красноречие это изменило Друзу. Исходный энтузиазм и поддержка в сенаторской среде изрядно поубавились, и собравшиеся первого сентября в Гостилиевой курии были намерены заткнуть уши, дабы оградить себя от магии этого оратора.
180 
